Леонид Ленч - С точки зрения реализма

— Выбирайте, молодые люди, что будем пить-кушать, в один момент вас обслужу!

На этот раз Митя справился со своей задачей довольно быстро. Все подсчитав и тщательно проверив в уме, он сказал важно:

— Закажите ним, пожалуйста, котлеты!

— Какие прикажете котлеты — киевские, де-воляй, морешель, отбивные из кур, телячьи?

— Обыкновенные человеческие котлеты.

— Человеческие? Понятно. Две порции?

— Нет. Одну!

— Одну порцию человеческих котлет? — переспросил официант, уже не скрывая насмешки.

— Да, одну! А на сладкое, если можно, дайте нам, пожалуйста, суфле-сюрприз!

— Одно?

— Одно… в общем.

— А ложек, понятно, две?

— Две… если можно!

— Понятно! — сказал официант. — Будут вам и ложки, будет и сюрприз! Пить что будем, молодые люди?

— Вино. Бутылку. Одну. Целую.

— Целую бутылку?! Понятно! Один момент!

Официант, посмеиваясь, ушел и действительно не заставил себя ждать. Он принес и поставил на стол металлическую тарелку, на которой сиротливо покоились две крохотные котлетки и горка мелко нарезанного жареного картофеля, откупорил бутылку армянской малаги и, налив вино в рюмки, деликатно исчез.

Друзья по-братски разделили картошку, взяли каждый по котлетке, подняли рюмки, лихо чокнулись и выпили вино, которое показалось им дьявольски вкусным.

— «Еще бокала жажда просит — залить горячий жир котлет», — напыщенно продекламировал Митя Корюшкин и налил по второй.

— Какое безобразие! — громко сказал усатый железнодорожник в сером форменном кителе с маленькими светлыми паровозиками на погонах. Он сидел за столиком с пожилой полной женщиной — по всей видимости с женой — вблизи от наших героев и теперь глядел на них страшными, мечущими молнии глазами.

— Коля, оставь! — робко сказала ему жена.

— Безобразие! — еще громче произнес железнодорожник. — Всяких молокососов пускают в ресторан!.. Сидят и выпивают, скажите пожалуйста!.. И ведь еще школьники, наверное!

— Коля, не надо!.. — повторила жена. — Вечно ты, ей-богу!..

Но усач ее не слушал и продолжал бушевать:

— Вот из таких потом и получаются разные там «стиляги». С таких лет по ресторанам шляются, как вам это понравится!.. Нет, я не могу! Я должен, я пойду к директору!

Усатый Коля решительно встал, сорвал салфетку, засунутую под воротник кителя, бросил ее на стол и куда-то пошел.

Друзья тревожно переглянулись.

Вдруг толстый красномордый мужчина, похожий на побрившегося деда-мороза (он сидел один через стол от железнодорожника), встал и, покачиваясь, подошел к их столику.

— Обижают?! — сказал он пьяным голосом и громко икнул. — Затирают молодежь?! На каком законном основании?! Молодым везде у нас дорога. Правильно я говорю?

Он тяжело плюхнулся на свободный стул и уставился на подростков бессмысленными, оловянными глазами.

— Правильно! — ответил он самому себе и прибавил: — Не унывайте, ребята! Я — ваш защитник!

С этими словами, придвинув к себе бутылку с малагой, он налил полный стакан и сказал:

— Ну, за ваше! — и залпом выпил.

Потрясенные Митя Корюшкин и Петя Горелкин молчали. А их защитник выпил второй стакан, потом бухнул кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули на воздух, а потом… неизвестно, как это случилось, но все, что было на столе, вместе со скатертью оказалось на полу уже в виде мелких осколков, перемешанных с жареной картошкой.

— Одним словом, не горюйте! — сказал красномордый окаменевшим друзьям, словно ничего и не произошло. — Положитесь на меня! Я сейчас вернусь!..

Он поднялся и вышел из зала, прежде чем Митя и Петя успели опомниться.

— Митька! — не сказал — прошелестел Петя Горелкин. — Вот теперь-то уж обязательно надо давать ходу!

Но «давать ходу» было поздно. К их столу подходили усатый железнодорожник, молодой официант, явно оконфуженный, и лысый мужчина с сердитым лицом восточного типа.

— Полюбуйтесь, товарищ директор! — сказал железнодорожник. — Видите, что у вас делается? Вы узнайте их фамилии, адреса и в школу сообщите!

— А мы не школьники! — все еще храбрясь, сказал Митя. — Мы студенты. И моя мать мне дает деньги. И вообще… она ничего не имеет против! И вообще… дайте жалобную книгу!

Но тут случилось то, чего Митя Корюшкин в глубине души опасался больше всего: Петя Горелкин вдруг расплакался, как маленький. Утирая накрахмаленной салфеткой слезы, бурно катившиеся по щекам, он забубнил:

— Товарищ директор… только не сообщайте моей маме… пожалуйста… потому что моя… она имеет против!..

— Орошу пройти ко мне в кабинет! — сказал директор нехорошим, зловеще-вежливым голосом.

…Через полчаса Митя Корюшкин и Петя Горелкин, понурые и несчастные, возвращались домой.

Говорить ни о чем не хотелось. Да и о чем они могли говорить?!

Вздохнув, Митя Корюшкин задумчиво произнес:

— Да-а, скучновато получилось!

А Петя Горелкин судорожно втянул носом морозный воздух и сказал убежденно:

— Чем так купить, так уж лучше совсем не кутить!

И он был, безусловно, прав.

1954

Война шла к концу. Солнце победы уже восходило.

Нашу фронтовую газету, в которой я служил, занимая штатную должность писателя, перебрасывали по железной дороге с одного фронта на другой, и это было отличное путешествие.

В самом лучезарном настроении мы с майором Тесленко вышли ночью из вашего классного вагона на пути большой узловой станции, разбитой «Юнкерсами» еще в начале войны. Между рельсами мутно белел снег, но ветер, насыщенный влагой, шумел уже по-весеннему.

Майор Тесленко, наш секретарь редакции, будучи по натуре человеком глубоко штатским, хотел казаться настоящей «военной косточкой». С этой целью низенький, худой и сутулый Тесленко затягивал пояс на шинели до того, что дышал с трудом, а вместо нормального пистолета в кожаной кобуре носил трофейный парабеллум в огромном деревянном футляре, который больно бил его по бедру при ходьбе.

Кроме того, Тесленко на все вопросы отвечал в категорической и определенной форме. Ведь «военная косточка», занимающая столь высокое положение в редакции, должна все знать! К черту всякие штатские неясности, неопределенные междометия и увиливания!

Слушая, как маленький Тесленко обсуждает военные проблемы, можно было подумать, что он, Тесленко, по своей осведомленности — первый (после маршала Жукова) человек в армии! При этом он был отличным газетчиком и добрым товарищем.