Леонид Ленч - С точки зрения реализма

— Черт эти станции выдумал!

Коренастый старшина поднялся и открыл дверь теплушки. Холодный ветер ворвался в наше убежище и колыхнул пламя свечи.

Старшина выглянул из теплушки и сказал мне:

— Посмотрите, товарищ майор, уж не ваших ли мы догнали!

Я подошел и увидел стоящий на соседнем пути эшелон с классным вагоном посреди состава. У вагона на путях кто-то стоял. Присмотревшись, я узнал маленькую фигурку Тесленко с его осиной талией.

Я простился со своими спутниками, пожал руку Водичке и побежал к своему эшелону.

Тесленко — это был он! — увидев меня, обрадовался, но, сдержавшись, спросил так, как будто ничего не произошло:

— А где бидон?

— Пропал без вести! — с удовольствием ответил я. — Отдай в приказе.

Тесленко пробурчал:

— Шпак — он всегда шпак! — И не стал меня ни о чем расспрашивать.

Раздался свисток нашего паровоза, и мы полезли в вагон.

1955

Счастье — понятие относительное. Что такое, например, солдатское счастье?

В том немецком полку, в котором служил во время войны Иоганн Кюхель, уроженец маленькой австрийской деревушки, расположенной в долине Дуная недалеко от Вены, счастьем считалось потерять левую руку. Ведь с одной правой рукой жить можно! Хуже остаться совсем без рук или без ног. А еще хуже — не вернуться на родину вовсе, навсегда лечь в чужую мерзлую землю под чужим неласковым небом.

Поэтому с точки зрения однополчан Иоганн Кюхель был самым доподлинным счастливчиком: его погрузили в санитарный поезд целехоньким, с руками и с ногами, безо всяких телесных повреждений. С ним произошло другое.

Получилось так, что полк угодил в русский котел и варился в нем целых две недели. Сдаться в плен Иоганну Кюхелю не удалось — очень уж свирепствовали бдительные полевые жандармы. Когда жалкие остатки полка через узкую трещинку в стальной стенке котла вытекли наружу, Иоганн Кюхель был готов. Нет, он не был трусом, просто нервы его не выдержали напряжения непрерывных боев и шквального огня русской артиллерии. Он стал заикаться, в разговорах с товарищами нес чепуху, и во взгляде его серых, женственно-красивых глаз появилось выражение затравленности и страха.

В тыловом белорусском городке разгромленный, потерявший три четверти состава полк выстроили на площади. Оборванные, угрюмые, худые солдаты встали в одну шеренгу. Приехавший на смотр генерал, командир корпуса, надменный пруссак с остекленевшими глазами и гордо, по-гусиному выпяченной грудью, пошел вдоль фронта, раздавая железные кресты и медали бледным оборвышам, более похожим на призраки солдат, чем на лихих гренадеров непобедимой армии «фюрера».

Когда он поравнялся с Иоганном Кюхелем, стоявшим в строю в середине шеренги, произошла неприятность. Солдат испуганно отвел генеральскую руку с «железным крестом», а когда командир корпуса, недоумевая и негодуя, оглянулся на сопровождавшего его майора, заменившего убитого командира полка, жалко улыбнулся и, сложив губы трубочкой, причмокнул ими громко и крайне неприлично.

Пепельно-серое лицо генерала стало белым, он коротко через плечо бросил майору:

— Убрать идиота! — и пошел дальше по фронту.

Сразу же после смотра Иоганна Кюхеля отправили в госпиталь. Врачи признали его негодным к дальнейшему несению военной службы, и уже через неделю он уехал домой. Военная его карьера была окончена.

С тех пор прошло много лет. Много бурь пронеслось над черепичными крышами маленькой австрийской деревушки, в которой — теперь уже на положений инвалида — жил бывший гитлеровский солдат Иоганн Кюхель. А новые времена принесли людям новые страхи и новые тревоги. (В деревушке говорили об атомных бомбах, об американских военных приготовлениях, о тучах, сгущающихся на западе.) И только один Иоганн Кюхель был спокоен.

Он делал всю крестьянскую работу, ухаживал за своим виноградником, но все делал кое-как, словно во сне. Он жил, не замечая, что он живет. Его жену Марту — здоровую, полногрудую женщину — кумушки слишком уж часто встречали в укромных местах вдвоем с мельником Кранцфельдом, местным богачом. А Иоганну было все равно! И попрежнему стоял нетающий страх в его красивых глазах — будто, почти оглохнув от первого разрыва тяжелого снаряда, ждет солдат второго, третьего, четвертого, пятого!..

Деревенские озорники любили дразнить его. Они кричали ему в спину:

— Русские идут! — И когда Иоганн, втянув голову в плечи, пускался бежать по улице, хохотали, улюлюкая и визжа от удовольствия.

Летом 1954 года деревушку постигла большая беда. Несколько недель подряд во всей округе бушевали небывалые ливни, они переходили в снегопад, а потом снова в хлесткий, сильный, холодный дождь. Старухи уверяли, что это начался новый всемирный потоп, пастор советовал молиться и уповать на милость божию, а кое-кто утверждал, что этот циклон — последствие испытаний американской водородной бомбы в Тихом океане. Дунай вздулся, пожелтел и наконец, прорвав последним яростным штурмом дамбы и валы, затопил всю долину. Разлились и его притоки. Огромные пространства плодородной земли с городами и деревнями стали желтым пенящимся морем. Погибло много людей и скота.

Деревушку, в которой жил Иоганн Кюхель, тоже затопило. Люди опасались на крышах домов и на высоких деревьях.

Было мрачное, холодное утро. Дождь ослабевал, но эскадрильи тяжелых, набухших облаков продолжали свой стремительный, зловещий полет. Иоганн Кюхель, Марта и мельник Кранцфельд, продрогшие, полуживые, скорчившись, сидели на крыше кирхи среди других жителей деревни, которых загнало сюда великое бедствие.

Жалобно мычали, блеяли, лаяли и ржали тонущие животные, громко плакали голодные, напуганные дети, стонали старики и старухи. И все же эти надрывающие душу звуки не могли заглушить ровный, то утихающий, то усиливающийся плеск падающего в воду дождя.

Вдруг новый звук ворвался в эту печальную какофонию. Это был веселый, сильный перестук моторов.

Люди на крыше вскочили, стали слушать. Да, это стучат моторы! Значит, идет помощь! Спасены!

Одни, упав на колени и подняв руки к разверзшимся небесам, громко благодарили бога, другие просто кричали от радости, размахивая платками и шляпами. Сквозь мутную, белесую пелену дождя уже можно было различить странные, ни на что не похожие силуэты подходивших моторок.

Всмотревшись, мельник Кранцфельд крикнул:

— Это русские идут!.. На своих амфибиях!..

Никого не удивил этот выкрик: деревня входила в русскую зону оккупации, и жители знали, что советские солдаты стоят в городке, расположенном на возвышенности, в пятидесяти километрах от деревни.