Габриэль Шевалье - Клошмерль

– О! – запротестовала она. – Как вы смеете меня оскорблять! Это вам не пройдёт даром. Не прикасайтесь ко мне, грязный пьянчуга! Его преосвященство сумеет…

– Вон отсюда сию же минуту, – вскричал Туминьон, – или я раздавлю тебя, как таракана, пакость ты этакая! Убирайся живо, старая ведьма! Я тебе покажу, какой я рогоносец, чирей вонючий!

Он её преследовал проклятиями до самого входа в «Тупик монахов», а затем вернулся домой, гордый и возбуждённый.

– Ну что, видала, как я вышвырнул Пютешку?

Жюдит присуща была снисходительность, которой часто обладают чувственные женщины. Она промолвила:

– Бедняга, она лишена всего. А ведь, надо полагать, её к этому делу тянет…

И тут же добавила:

– Ты сам виноват в этих сплетнях, Франсуа. Ты всегда затягиваешь к нам своего Фонсиманя, и обо мне начинают болтать – ведь у людей такие злые языки!

Туминьон ещё не совсем выдохся. Остатки своего гнева он обрушил на Жюдит.

– Ипполит будет приходить, когда я этого захочу, чёрт подери! Что ж, по-твоему, люди с улицы будут устанавливать в моём доме свои порядки?!

Жюдит вздохнула и бессильно развела руками:

– Ах, Франсуа! Я отлично знаю, что ты всё сделаешь по-своему.

Жюстина Пюте, образец благочестивой прихожанки, причисляла себя к самому драгоценному достоянию католической церкви. В нанесённом ей подлом оскорблении она увидела отвратительное посягательство на Великую Твердыню. Это наполняло её холодной ненавистью, которую она, не колеблясь, сочла отражением небесного гнева. Вооружившись пылающим мечом она направилась прямо к кюре Поноссу, дабы излить на его груди свои горчайшие стоны. Она заявила ему, что писсуар становится предметом соблазна и причиной падения нравственности. Она назвала писсуар грязной будкой, где преисподняя поставила часовых, отвращающих девушек Клошмерля от своих обязанностей. Она заявила кюре Поноссу, что постройка этого заведения была безбожным деянием муниципалитета, осуждённого за это на вечные муки. Она заклинала кюре Поносса призвать добрых католиков к единству – для совместной борьбы за разрушение прибежища срамоты. Но кюре Поносс испытывал священный ужас перед насилием, способным только посеять раскол среди пасомого стада. Благодушный священник, осознавший свои былые просчёты, ныне придерживался давних традиций галликанской церкви: он всем силами старался не смешивать духовное и мирское. Вне всякого сомнения, писсуар следовало отнести под рубрику мирского, и, стало быть, он на вполне законном основании зависел от муниципалитета. Кюре Поносс решительно не мог согласиться со своей непримиримой прихожанкой, утверждающей, что общеполезное строение может оказать пагубное действие на человеческие души. Именно это он и вознамерился растолковать Жюстш Пюте.

– Дорогая мадемуазель, существуют естественные надобности, ниспосланные нам самим Провидением. Стало быть, оно не может считаться греховным здание, построенное для их отправления.

– Этот образ мыслей может завести далеко, господин кюре! – сухо возразила Жюстина Пюте. – Непотребное поведение некоторых особ можно было бы объяснить теми же естественными надобностями. И тогда Туминьонша…

Кюре Поносс постарался удержать старую деву от осуждения ближних своих.

– Тсс, тсс, дорогая мадемуазель! Никто не должен быть назван. О грехах я обязан узнавать только в исповедальне, и каждый может говорить только о своих прегрешениях.

– Эти ни для кого не секрет, господин кюре, и я имею право говорить о них. Так вот, мужчины, которые в «Тупике монахов» не считают нужным прятать… которые показывают, господин кюре… показывают решительно всё…

Кюре Поносс отогнал нечестивые образы, придавая им чёткие пропорции, соответствующие законам естества.

– Моя дорогая мадемуазель, некоторая нескромность, которую вы могли заметить, проистекает, несомненно, от бесхитростной неряшливости нашего сельского населения. Мне думается, дорогая мадемуазель, что эти мелкие факты – вне всякого сомнения, прискорбные, но редкие – не способны развратить чад Пресвятой Марии, которые ходят, стыдливо потупив взоры.

От такой наивности старая дева даже подскочила.

– Уверяю вас, господин кюре, что у дочерей Святой Марии взор острый и восприимчивый ко всему, что творится вокруг них. Из своего окна я отлично вижу все их повадки. У них сидит бес в таких местах, о которых я не смею и думать. Мне известны девицы, которые отдали бы свою невинность задёшево. Они отдали бы её даром, меньше, чем даром, да ещё сказали бы при этом спасибо! – заключила Жюстина Пюте с саркастическим смешком.

Снисходительный кюре Поносс не мог себе представить повседневности мирского зла. Исходя из личного опыта, добрый священник считал, что человеческие заблуждения длятся недолго. Он знал, что жизнь, следуя своим путём, разрушает страсти и превращает их в прах. По мнению кюре Поносса, добродетель порождается годами и телесной усталостью. Он постарался успокоить свою ревностную прихожанку.

– Я не думаю, дорогая мадемуазель, чтобы наши благочестивые девушки преждевременно узнавали о некоторых вещах, хотя бы… гм, гм… зрительным путём. А если даже это и предположить, – мне не хотелось бы этого делать, – зло всё-таки было бы поправимо, поскольку его всегда можно превратить в добро с помощью брачного контракта. Бог мой, можно даже сказать, что зло было бы не бесполезным, поскольку оно постепенно приводило бы наших девушек к познанию того, что, в конечном счёте, должно… возлюбленные дщери Пресвятой Марии, мадемуазель, призваны стать примерными матерями. Если, к несчастью, одна из них немного поторопится, таинство брака быстро всё поправит.

– Ну и ну! – вскричала Жюстина Пюте, не в силах сдержать негодование. – Выходит, господин кюре, что вы потворствуете любовным шашням!

– Шашням? – повторил кюре Поносс, вздрогнув от ужаса. – Вы говорите – шашням! Клянусь папской туфлёй, мадемуазель, я ничему не потворствую. Я просто хочу сказать следующее: всё, что делает человек в земной юдоли, предопределено господом богом, и женщине предначертано материнство. «В мучениях ты будешь рождать детей». В мучениях, мадемуазель Пюте! При чём же тут шашни? К этой миссии наши девушки должны готовиться заранее. Вот что я хотел сказать, моя дорогая мадемуазель.

– Стало быть, те, кто не рожает, никому не нужны – не так ли, господин кюре?

Кюре Поносс понял, что совершил бестактность. Испуг подсказал ему слова успокоения.

– Дорогая мадемуазель, зачем такая горячность? Матери-Церкви нужны избранные души. Вы принадлежите к их числу, благодаря особому предначертанию, которым господь бог отмечает самых достойных. Я берусь это утверждать, уверенный, что не посягаю на учение о благодати. Но эти редкостные души так немногочисленны. Мы не можем направлять всю нашу молодёжь по пути… гм… по девственному пути, который требует исключительных качеств.