Александр Пономарев - Нервные люди

Но потом, правда, несколько оттаял душой, когда ему, учитывая его высокий статус, было предложено в качестве моральной компенсации слегка порыться в общественных стройматериалах и выбрать себе оттуда малость для возведения туалета своей мечты.

– Чай не обеднеем с туалета-то, – порешило народное вече под сосной. – Зато, глядишь, наш клептоман успокоится, на время, конечно, а у нас при этом появится крыша над головой.

И вот, когда застучали топоры и завизжали пилы, рядом выросли сразу две кучи стройматериалов. Большая груда разнообразных стройматериалов раскинулась у траншеи, где должно было вскоре вознестись новое здание правления, а напротив, через дорогу, рядом с будущим отхожим местом Прокопчука притулилась скромная кучка шифера и обрезной доски. Однако со временем штабель, что находился рядом с траншеей будущего Правления, начал неуклонно усыхать в объеме. При этом самое странное заключалось в том, что по мере того, как иссякали кубометры общественных материалов, маленькая кучка шифера у пятистенной бани председателя стала необъяснимо увеличиваться как в размере, так и в ассортименте. Нет, вы не ослышались. Ну да, именно у бани председателя, а что тут такого непонятного? Разве председатель не может позволить себе баню на собственном участке. Нет, не вместо, а на месте предполагавшегося туалета. Ну а в бане, разумеется, уже туалет. Так, что не вижу тут никакого противоречия с первоначальными председательскими амбициями.

В общем, это необъяснимое с точки зрения банальной логики явление протекало достаточно долго, пока на месте будущего правления не осталась только груда битых кирпичей, да и они потом куда-то делись. А строители, те, что сначала растерянно топтались у разоренной общественной стройплощадки, стали потихоньку мигрировать туда, где со стройматериалами проблем не наблюдалось и, соответственно, кипела работа, другими словами, в сторону банного строительства председателя. В конце концов всеми забытую траншею размыли ноябрьские дожди, а остатки кирпича припорошил декабрьский снежок. Таким образом, когда председатель открывал под Новый год парной сезон, никакая стройплощадка уже не омрачала вид из окна его шикарной двухэтажной бани.

Наконец, ближе к весне, когда на деревьях набухли почки, и по колеям местной автострады с грохотом потекли мутные потоки талых вод, дачники косяками потянулись в родные края – жарить на углях мясо и расчехлять садовый инвентарь. И первое, что они там увидели – это довольную и красную физиономию мистера Прохорчука, вальяжно сидевшего с супругой на крылечке своей новой бани, когда тот не спеша восстанавливал электролитный баланс, осторожно отхлебывая из резной кружки чай с жасмином.

А второе – дерущих горло в брачном экстазе лягушек, что комфортно расположились в канаве, которая некогда была строительной траншеей, а рядом – сиротливо висящую на покосившемся столбе табличку «Здание Правления. Срок сдачи…»

И вот это обстоятельство стало последней каплей, переполнившей чашу общественного терпения. Возникла классическая ситуация, когда низы не могут, а верхи не хотят.

Или точнее, когда верхи не могут, а низы не хотят. Хотя со стороны могло сложиться впечатление, что не могут и не хотят обе противоборствующие стороны.

После долгих дебатов переворот был намечен на первое мая, когда в их товариществе должно было состояться очередное перевыборное собрание. Ну и сама дата, которая настойчиво призывала всех трудящихся к единству, тоже внушала некоторый оптимизм и звала на баррикады. Решили, что вместо выстрела с «Авроры» сигналом для выступления должна быть речь с разгромными обличениями прогнившего режима Прохорчука.

Оставалось только найти лидера – того, кто повел бы толпу на штурм Правления, ну или того места, где в сознании обманутых дачников оно должно было теперь находиться, и зачитал бы обвинительный приговор председателю. И этот лидер-спикер не заставил себя долго искать. Выбор пал на Дмитрия Петровича, что громче всех разорялся по поводу творившегося произвола и беззакония, ловко подбирая для этого нужные эпитеты и междометия. Увидев Дмитрия Петровича в праведном гневе, когда тот как мантру, по поводу и без, повторял ставшую уже крылатой фразу: «Весь актив должен быть распущен», мало-мальски эрудированный человек непременно бы сразу же вспомнил непримиримого Катона – римского сенатора эпохи Пунических войн – с его историческим и пресловутым: «Карфаген должен быть разрушен». Но, к сожалению, у нашего Катона оказалась запущенная гипертония:

– Мужики, стоит только мне разволноваться, верхнее сразу под двести. Ну я-то еще ладно, боязно в ответственный момент гикнуться и тем самым общее дело загубить, – оправдывался несостоявшийся предводитель крестьянского восстания.

Тогда обратили взор на индивидуального предпринимателя Степана. Орел, сажень в плечах, три куба дров наколоть – что пару затяжек сделать. «Мазду» Дмитрия Петровича из гиблой колеи на днях одним пинком выпер. А то хотели было уж за трактором посылать. Да и имя у него вполне подходящее для крестьянского атамана. Но Степа тоже, недолго думая, взял самоотвод:

– Дда я ббы ррад, браттцы, но, ссами понимаетте, ккуда мне с моим ппроизношением.

– Ну да, что верно, то верно, как мы сразу об этом не подумали.

В группе активистов поселилось уныние. Мужики какие-то нынче неполноценные пошли. Бабы вон – те и то лучше. При этом все посмотрели на многодетную мать – Алину – местную Жанну д’ Арк, без которой тут не обходилось ни одно мало-мальски значимое мероприятие, особенно если надо было при этом поорать. На ее обычно исполненное праведным гневом волевое конопатое лицо, сейчас почему-то опущенное долу, на инстинктивно поднятые ею на уровень груди, как бы для защиты, руки. Потом так же дружно перевели взгляд на живот, что устремился Жанне в подбородок и вопрос, к ее облегчению, исчерпался сам собой.

Долго или коротко перебирали так они кандидатуры, спорили – рядили, потом опять перебирали. И везде то одно, то другое, то третье. Каждый из кандидатов актива оказывался либо стар, либо млад, либо хвор, либо косноязычен, либо еще как-нибудь непригоден для ответственной миссии вождя. Хоть ты тресни. Кадровая яма прям какая-то. В итоге выбор народа пал на Ивана, когда тот совершенно случайно вышел из своей хижины, расположенной неподалеку от местного Гайд-парка, на гул возмущённых дачников – посмотреть, не случилось ли что.

Иван – мужик лет сорока пяти – кряжистый и немногословный, никогда, впрочем, не интересовался политикой и жил исключительно сам по себе, единоличником, никак и нигде не отсвечивая. В споры не лез, в общественные дискуссии не встревал, знай, мотыжил как святой Франциск свои грядки. Не мудрено, что про него все забыли. А тут такая удача, сам, можно сказать, нарисовался.