Максим Кононенко - День отличника

Мы медленно объезжаем монумент, воздвигнутый на том самом месте, где когда-то стоял памятник палачу Дзержинскому, создавшему жестокий репрессивный аппарат тоталитаризма. Как же приятно, когда справедливость торжествует ответственно. Рукоподаю монументу.

Наша маленькая процессия медленно вступает в Лубянский квартал — тесно стоящие на месте бывшего здания трейлеры. Жить здесь считается счастьем и право на это дается не каждому. Рукоподать здешним жителям почитают за честь.

Сейчас уже тихо. Кое-где в трейлерах мерцает огонь одинокой свечи. Кое-где тихо беседуют на ступеньках свободные Бахтияры. Мир и покой царят в великом демократическом городе. А незнающий человек и не ведает, что в это самое покойное время на глубине нескольких метров под вот этими вот трейлерами идет нескончаемая и трудная работа по защите прав человека. Но таких незнающих в этой стране нет.

Мы подъезжаем к двум неприметным оранжевым трейлерам и спешиваемся. Я оглядываюсь по сторонам. Ничто не выдает здесь особенностей — такие же трейлеры, как и все остальные. Сидящий на большой дубовой колоде бородатый Бахтияр не обращает на нас никакого внимания. Один из сопровождающих меня мужчин заходит между трейлерами, нагибается и достает из снега большое металлическое кольцо. Мужчине помогает второй, подскакиваю и я. Втроем мы откидываем тяжелый металлический люк. В темноту глубокого колодца падает скопившийся на крышке люка снег. Я обмираю.

Сомнений быть не может — таинственные мужчины привезли меня именно сюда. К огромным дверям в будущее. К дверям, которые приведут меня к вечному счастью. К дверям справедливости.

Я обхожу люк и заглядываю в колодец. Ни зги. Я смотрю на внутреннюю сторону люка. На большом металлическом щите привольно раскинулись вырезанные автогеном стены Соловецкого лагеря особого назначения, над которыми встает заря демократии — знакомое каждому интеллигентное лицо в строгих очках, расположенное на фоне огромного хьюман райтс вотч. Между хьюман райтс вотч и стенами выбиты буквы: Р. П. и Ц.

Сейчас я спущусь туда. Туда, куда спускались великие. Откуда не возвращались и не возвращаются. Когда-то по чужой воле, а ныне — по собственной. Собственная воля и свобода выбора — вот результаты освобождения. Спасибо тебе, революция. Спасибо вам, академики!

Пока один из мужчин отдает Бахтияру лошадей и моего служебного мерина, я повторяю губами заветное: Р. П. Ц.

Российский Правозащитный Центр.

Главная Организация этой страны.

Мы начинаем спускаться. Сначала — один из мужчин. Следом за ним — я. А сразу за мной — второй из мужчин.

Медленно перебираем руками и ногами обледеневшие металлические скобы, торчащие из сырой бетонной стены.

Бахтияр захлопывает за нами огромный люк. Колодец сотрясает, раздается грохот и сверху на нас сыпятся снег и бетонные крошки.

Становится совершенно темно.

Спускаемся долго. Быть может это очень глубокий колодец. А может быть просто время замедлилось. Быть может старая жизнь не хочет отпускать меня от себя. Не хочет лишать Михаилу и министерство моего отличного общества. Старая жизнь удерживает меня. И сейчас я как будто бы пытаюсь прорвать изнутри большой эластичный кокон, в котором прошло мое прежнее время. Кокон растягивается и сопротивляется мне все больше и больше, как будто резиновый. Я словно сперматозоид, который должен исполнить свой долг и во что бы то ни стало добраться до яйцеклетки, пусть даже и через презерватив. Презерватив, предохраняющий ту жизнь, что наверху, от горестей и страданий, от нарушений прав человека и тяжелой, но праведной жизни правозащитников. И я просто обязан прорвать этот презерватив, пусть даже он сделан компанией «Проктэр энд Гэмбл» на ультрасовременном заводе в Баковке и абсолютно надежен. Я должен прорвать его, потому что это мой долг.

И я рву его, рву. С каждой новой ступенькой я все больше и больше напрягаю все мои мышцы, все мое демократическое самосознание, все мои способности к самоотречению.

Мне трудно. Мне очень трудно.

Но впереди меня ждет сияющая яйцеклетка.

Мы ниже и ниже.

Мы глубже.

Сопротивление становится нестерпимым. Я и не подозревал, сколько во мне несвободы. Я и не думал, как трудно мне будет.

Словно бы время остановилось. Я перебираю ногами, но не двигаюсь вниз. Я перестал видеть своих сопровождающих. Я перестал видеть стены и лестницу. Я словно бы в пустоте. Я словно бы между светом и тенью. И до света совсем недалеко, но тень не отпускает меня.

И перед глазами моими проходит вдруг вся моя жизнь. Вот я родился и радостно плачу. Вот моя первая игрушка — березовый кол. Вот мне на шею вешают хьюман райтс вотч. Вот мы всем классом учим наизусть «Всеобщую декларацию прав человека». Свобода слова. Музей оккупации. Родина. Лошади. Мой первый поцелуй. Мой первый Бахтияр. Правозащитники. Родина. Демократия. Я рукоподаю первой девушке. Пентхауз. Мой первый трехногий мерин. Овес и наставники. Родина. Суровый и благородный порыв. Свитер грубой вязки и митинги. Внутренний бой с антитерроризмом и Родина. Родина. Эта страна. Батарейки и паломничество в мемориальный музей Краснокаменска. Профессия. Евгения Марковна и «Фридом Хауз». Рисунок свечами и собственный трейлер. Вот мы с Михаилой. Платоша. Ступня Пугачевой. И Родина.

Чем ближе воспоминания — тем они ярче. Но сквозь сверкающие картинки террористических взрывов просвечивает иногда моя счастливая юность. Вкусный горячий порридж. Грузинский плиточный чай. И первое откровение. И первые сомнения. И первый…

— Достаточно, — раздается вдруг тихий и вкрадчивый голос.

Я узнаю этот голос.

Это голос Рецептера.

Чиркает спичка и помещение заливает неровным светом свечи. Я обнаруживаю себя стоящим на ровном полу. Рядом с Линьковым стоят мои улыбающиеся провожатые.

— Добро пожаловать в подвалы Лубянки, — приветливо говорит мне Руслан, — Откуда это у вас такой огромный синяк?

Я сделал это!

Я прорвался сквозь кокон.

Я преодолел собственное сопротивление и малодушие.

Я очистился и вырвался на истинную свободу.

И теперь я чист.

Я прозрачен.

Я прозрачен и пуст.

Я — сосуд, назначенный для свободы.

И свобода примет форму меня.

Наполнит меня высшим смыслом.

Я снимаю папаху.

— Ну что же… — говорит мне Рецептер, — Пройдемте. Нас ждут.

И вдруг с лязгом отворяется дверь. Перед нами — пустой коридор. На стенах его — факелы. Я переступаю через порог и вхожу в коридор.

Я переступаю порог своей детской мечты. Я переступаю порог мечты моей юности. Я переступаю порог мечты всех, кто рожден для защиты свободы.

Я переступаю.

Рецептер и двое мужчин входят за мной. Один из мужчин закрывает за нами. Мы идем по длинному коридору. Здесь влажно. Где-то капают капли, чуть потрескивают факелы, а так — тишина и звук наших шагов. Расстегиваю «аляску».