Евгений Лучинкин - Откровения для настоящих папуасов

Сарказм Неведомского оторвал меня от стопки неоформленных анкет.

– Ты о чём?

– Не о чём, а о ком – о «Добчинском» и «Бобчинском». (Это Жора о Макарове и Лунёве, младших научных сотрудниках нашей лаборатории). Они же за тобой как приклеенные ходят, только что в рот не заглядывают. У меня на приёме посидят полчаса и сразу уходят к тебе. На других вообще ноль внимания.

– Завидуешь что ли? Иди лучше помоги Фирсовой. У неё у кабинета с утра очередь не рассасывается.

О Лунёве я знал ещё очень мало. В мою лабораторию он был зачислен по рекомендации Пушилина. Уже это было для меня достаточным аргументом. С Данилой Макаровым, как оказалось, мы жили в одном городе. Его дед – потомственный травник, настоящий деревенский знахарь. Благодаря Даниле я прожил на пасеке его деда всё лето и время сбора целебных трав. Он передал мне бесценные знания по «алхимической работе с живым и неживым веществом». Данила не имел отношения к медицине, но они с Лунёвым охотно учились и обладали пытливым умом. Поэтому я видел смысл тратить на их обучение азам биоэнергетики и время и силы. Кстати дед Макарова – Савелий Мефодьевич – стал прототипом Деда из трилогии «Рождения мага», которую я написал вовремя моей вынужденной эмиграции.

Уже под вечер, когда приём оставшихся желающих был перенесён на следующие дни, дверь моего кабинета распахнулись и вошла невероятно красивая девушка. Она принесла с собой облако какого-то диковинного запаха и совершенно неместное обаяние.

– Здравствуйте. Вы – Неведомский?

Мне показалось, что я засуетился, но скорее я впал в оторопь. До её вопроса я от усталости готов был уснуть прямо на кушетке. Но теперь чувствовал себя бодрым, как после контрастного душа и чашки крепкого кофе.

– Анюта?

Девушка вздёрнула брови и не стало ни каких барьеров для близкого доверительного общения, как будто мы давно – нет! – всегда знали друг друга. Анюта хмыкнула.

– А-а, Вы – Лучинкин! Это про Вас папа говорил, что Вы лечите одним взглядом?

Теперь хмыкнул я. Чувствовал я себя как ребёнок, которому только что подарили желанную игрушку.

– Вы присаживайтесь. Я сейчас схожу за Неведомским. У меня тут душновато, а окно не открывается.

За Жорой идти не пришлось. Он нарисовался в дверях с флёром необычайной таинственности на лице, посмотрел на меня и Анюту.

– Вы что начали без меня?

Я теперь не очень хорошо подробности диагностики болезни Анюты. Но врождённый дефект позвоночника её классически прекрасного тела был полнейшим диссонансом, бельмом в диковинных очах. Неведомский никогда не работал в команде. Он без согласования принялся за свою «костоправскую» методу и на меня не оглядывался. Я угрюмо сидел за столом и пытался составить диагностическую карту. К своему крайнему удивлению у меня не получалось не только «что-то увидеть в причинно-следственной цепочке» заболевания девушки, но весь мыслительный процесс безнадёжно рассыпался на отдельные фрагменты и к целому возвращаться не собирался.

Я тупо смотрел на схему костного скелета и не услышал, как Неведомский закончил свою работу и Анюта ушла. Планёрку по итогам рабочего дня я попросил провести своего коллегу – Алексея Козубовского, а сам продолжал пребывать в разобранном состоянии. Примерно через час Владимир Иванович прислал за нами автобус и увёз всю нашу бригаду в свой загородный дом. Я смутно помню, как в свете фар показался бревенчатый терем на сваях, и понемногу начал приходить в себя лишь в парилке, надышавшись горячего воздуха.

Лунёв что-то спросил у Неведомского о состоянии «блатной пациентки» и тот с верхней ступени полока ответил одним словом:

– Карма.

Слово «карма» в наших кругах было чем-то вроде матерщины. Им по всякому поводу пользовались такие целители как Надежда Константиновна, сливая как в помойную яму все попытки здравой диагностики. А «отрубание кармических хвостов» и «фрагментация кармы» вообще стали ругательной «притчей во языцех».

Меня охватило сильное раздражение на Неведомского. Мало того, что он ревниво относился к интересам молодых сотрудников, которые «почему-то» его – «великого космосенса» – обходили стороной, но его откровенное небрежение к процессу обучения было явным нарушением неписанной этики нашего института.

Сверху вдруг послышался неласковое обращение Жоры:

– Пердеть в парилке – это святотатство.

Я недоумённо огляделся – кому это Неведомский адресовал свой выговор. По тому, как Лунёв и Макаров отвели свои взгляды я с растерянностью понял, что выговор относился ко мне.

– Что?

Лицо было выразительно бесстрастным. «Оппа»! Мой афронт продолжается. Я ничего не ответил и как уличённый в низости школяр выскочил в предбанник.

Все последующие дни были заполнены напряжённой работой. Выяснилось, что почти все стационарные работники Нефтегорска либо очень редко проходили обследование у врачей, либо вообще никогда к ним не обращались. И дело было не в дефектах системы советской медицины. Они как один боялись, что врачи их забракуют и отправят на большую землю. А там и зарплаты другие и перспектив обеспечить достойную пенсию где-нибудь в Краснодарском Крае никаких.

Поэтому все как могли ухватились за неформальную возможность что-нибудь узнать о состоянии своего здоровья, а то и исцелиться за государственный счёт.

Мы едва успели осмотреть штат административного состава и некоторых их родственников, как оговорённые сроки нашей командировки завершились. Анюта после каждого сеанса у Неведомского заходила ко мне. Мы ворковали как голубки. Я с упорством контуженного забывал о цели своего пребывания ради чудесных минут общения с необыкновенной девушкой. Анюта терпеливо дожидалась завершения приёма, если у моего кабинета оказывались посетители. Мы говорили и говорили и нам не важно на какую тему. В какой-то момент Анюта вставала и исчезала. А я сидел с закрытыми глазами и вдыхал запахи её присутствия. Нам было просто хорошо друг с другом. За день до отъезда я наконец-то заметил, что Анюта морщится от болезненных ощущений.

– Что с тобой?

– Неведомский… Он пытается выколотить позвонки в новое положение, а у меня после курса вытяжки в Германии и так вся спина как огромная рана.

– Давай я уберу боль.

– Неведомский сказал, что боль убирать нельзя. Иначе что-то там не так пойдёт.

Я стиснул зубы. «Космосенс хренов».

– Снимай кофту и поворачивайся ко мне спиной.

Анюта, после раздумья, разделась. Я осмотрел её позвоночник и наконец-то начал видеть знакомые линии энергетического кокона. В них было много пульсирующих волокон бордового и жёлтого цвета. Над областью двойного сколиоза выпячивались устойчивые структуры цвета слоновой кости, характерные для наследственных патологий.