Максим Малявин - Палата на солнечной стороне. Новые байки добрых психиатров

Впрочем, как шепнули знающие люди, заварку добыть все-таки можно. Ведь после отбоя что начинается? Нет, у кого сон, у кого бессонница – это понятно. А еще – уборка помещений. В туалете там полы протереть, коридор прошуршать. Думаете, санитарочкам охота лишний раз тряпкой махать? То-то. А просто взять и заставить кого-то из больных – нет, шалишь, не те времена. Только полюбовно, только по согласию. А значит – готовь сигареты или какие другие вкусняшки. Вот тут-то чай и пошел на ура. Вернее, заварка.

И тут же всплыла еще одна проблема. Вот, положим, дали тебе эту самую заварку – а дальше-то что? На пост идти за кипяточком? Так тебя немедля и спалят. Заваривать-то надо при них, на месте. Припрятать до утра? Так ведь утром будет шмон по распорядку, и заварку найдут. Да еще удивятся так делано и пальчиком игриво погрозят – ах, мол, шалун какой и откуда только взял?

– Молодежь! – фыркнул дядя Сема, сосед по палате из бывалых и тертых. – В армии, конечно, не служил, так?

– Так, – развел Егор руками. – На втором курсе первое обострение скрутило.

– Оно и видно, – понимающе покивал старожил. – Ладно, с тебя заварка, с меня ноу-хау.

Помыв полы после отбоя и получив на руки заветную пачку, Егор отыскал дядю Сему. Тот достал из какого-то закутка подсобки стеклянную банку, обрывок двужильного провода, пару крышек от растворимого кофе, несколько горелых спичек и катушку ниток.

– Провод, – ответил на немой вопрос дядя Сема, – самая большая проблема. Но тоже решаемая – даже не выходя из отделения. Тут и надо-то полметра, не больше. Смотри, студент.

Согнув крышки пополам так, чтобы получился полумесяц, и так, чтобы каждая крышка зажимала по одной жиле провода, он проложил между этими полумесяцами частокол спичек и обмотал конструкцию нитками, чтобы не распалась.

– Все, кипятильник готов. – Дядя Сема погрузил конструкцию в банку с водой. – Тут теперь главное, чтобы сеть была посильнее и пробки не выбило.

В банке загудело, вода пошла пузырьками и вскоре закипела.

– Вот так, Егорка. – Жмурясь от удовольствия, ветеран дурдома сделал глоток. – Провод, изолятор, нитки для крепежа и два куска металла, желательно плоских. В армии, помню, подковки для сапог приспосабливали. А вообще много чего пойдет, лишь бы фантазия работала. Можно вилку или ложку алюминиевую поломать, можно две целые использовать, можно два лезвия от бритвы… хотя да, их тут не найти. Можно две пятирублевые монетки взять, но с ними хуже: провода плохо крепить и пробки чаще вылетают. Но основную мысль ты уловил, верно?

– Верно, – восторженно прошептал Егор. – Это же так просто!

– А то! – подбоченился дядя Сема. – Но из вас, детей Интернета, почему-то мало кто до этого доходит. Всему-то вас надо учить!

Вопрос веры у нас в стране сложен и неоднозначен. С одной стороны, лет семьдесят ушло на попытку сформировать атеистическое мировоззрение советского гражданина, а это все же больше, чем одно поколение. С другой стороны, и в бытность Союза этот номер не со всеми прошел, а потом страну вдруг настигло похмелье всеобщего покаяния, и разница между количеством храмов и количеством отделений Сбербанка стала понемногу сокращаться. Лидерство, правда, прочно удерживают пивные, но тут и Сбербанку сложно конкурировать.

А вот с самой верой, размышлял Геннадий, прификсированный к больничной койке пятью метрами фланелевых вязок, у народа туго. Дефицит, потому и не все успели себе урвать, когда была раздача. Настоящая вера – она ведь не за страх, а… в общем, с нею надо родиться.

Ведь даже самый распоследний римский солдат, при всей прагматичности своего подхода к вере, не просто предполагал – он твердо знал, что боги есть. Поэтому надо что-то отстегнуть, чтобы что-то взамен получить. Примитивно? Может быть, зато искренне. И как-то без ненужного самоуничижения, что ли. Мол, вот тебе, уважаемый Юпитер, эта жертва, а ты мне взамен, пожалуйста… далее пункты из вишлиста.

Уважит просьбу небожитель – почет ему и слава; можно обелиск в честь этого заказать, или что там в таких случаях полагается, чтобы свершившуюся сделку в веках запечатлеть. А если прокатит – можно ведь на том обелиске и претензию высечь: мол, жертвовал я то-то и то-то, взамен получил canis penis, и фиг вы от меня чего дождетесь впредь, божественные. Наивно? Зато честно.

А сейчас что? Геннадий поморщился и подергал вязки: крепко прикрутили. Сейчас веруют в большинстве своем как раз за страх. И от недостатка достоверной информации. Ведь, как сказал один эмбрион своему близнецу, дискутируя о жизни после родов, оттуда еще никто не возвращался. Поэтому как знать: вдруг там, за последней чертой, что-то все же есть? Может неловко получиться. Вот и стараются заранее озаботиться билетиком в рай, хотя бы на галерку, если уж в партере все занято. Ну и для мирских своих дел крышу ищут: то там свечку поставят, то тут к святому обратятся.

А самое главное – что отдают-то? Чем жертвуют? Молитву читают? Те же свечи покупают и зажигают? Да разве это жертва? А потом удивляются, что их не слышат и навстречу не идут. Уж если хочешь что-то получить, то и отдавать надо не по-детски. Вот как сам Геннадий, к примеру.

Нет, голубей и баранов он на алтаре не резал: не принимает Господь таких жертв. И его можно понять: это как с криком «Да здравствует Буркина-Фасо!» выкинуть с падающего дирижабля зазевавшегося негра, чтобы замедлить снижение. Не наш метод. Тут надо жертвовать чем-то своим. Болью, например. Комфортом. Так, чтобы ух!

Потребность такой жертвы Геннадий ощущал обычно раз в год. Или два. Или когда прекращал пить лекарства. Откуда-то и настроение нужное бралось, и силы на поступок. И привычная – ложная, к слову – скромность куда-то стыдливо пряталась. И тогда Геннадий шел в музей. Обычно в тот, где его еще не знали, пусть год от года этот список и сокращался. В музее он с целеустремленностью Чебаркульского метеорита устремлялся к старинным иконам – и принимался страстно их лобызать.

Он давно заметил: в церкви на такое реагируют, но как-то иначе. Тут же, в музее, сценарий был накатанным: прибегала охрана, Гену хватали под белы руки и пытались разлучить с иконой, он рвался запечатлеть последний поцелуй, с охранников стремительно сходил и без того тонкий налет цивилизованности – и начиналась драка. Геннадию уже традиционно прилетало больше и сильнее, да он особо и не уворачивался, но и в долгу не оставался. Потом приезжала полиция, за ней, после короткой беседы, – спецбригада, и в итоге побитый, но довольный Гена оказывался в наблюдательной палате, привычно прификсированным к койке. Ссадины и синяки побаливали, зато душа пела: очередной сеанс мученичества за веру прошел успешно!