Михаил Коломенский - Просто смешные рассказы

В ожидании ответа я замер в неподвижности и вылупил глаза. И для верности ещё и стал их переводить – с одного на другого.

Один был насмешлив. Или смешлив. От пива оторвался:

– До-ре-ми-до-рé-до… – пропел, пожмурился, опять за пиво.

Второй оказался злобным и без фантазии:

– Ты покурить пришёл? Ну, и кури.

Очень плохо. Очень неправильно. Лабухи en masse демократичны. Но личностное часто берёт верх над социальным – и в том числе и тогда, когда лучше не брать.

– О! – запоздало оживился я и потерял равновесие так, что чуть не упал со стула. – Вы… это… музыканты?.. У меня друг был…музыкант. Как он играл!.. я вам скажу… Он все ноты знал. Вот все, какие есть… все их знал! Спрашивает: «А ты знаешь, сколько всего нот?» Ну, откуда? Откуда мне знать?..

Я был в искренней растерянности.

Злобный покивал – с удовлетворением. Смешливый гыгыкнул. Господи, как же мало людям надо.

– Ну, и вот: сколько? Это я его спрашиваю. «Восемьдесят восемь! Всех вообще! И все представлены на рояле. На пианино – нет, не хватает места… А на рояле – да». Я говорю: «Так что: рояль, получается, – Гитлер?»

Смешливый встрепенулся. Злобный прищурился.

– Ну, он не врубился, я объясняю: восемьдесят восемь – это число Гитлера. А он не знал… Случайность? А? Вот скажите: случайность?

Я вперился в них.

– Случайность, – кивнул смешливый.

Я тоже кивнул и снисходительно поулыбался:

– Это типа шутки… Совпадение, вне всего… Рояль ещё до Гитлера выпускали.

– Ты кури, кури, – напомнил злобный.

– Да. Спасибо. Извините, я так увлёкся… Забываю затягиваться. Так вот… Но как он играл! Вот где как только увидит чёрное с белым – сразу к нему. Ну, в смысле, инструмент. Он никогда не скажет – рояль, там… пианино… Инструмент! И сразу кидается, сядет, вот так вот голову повернёт: «Ария… номер пятнадцать!» И бабах по клавишам!..

Теперь хохотнул злобный. Смешливый – то ли восторг, то ли уже упоение. Про пиво забыли.

– И опять: «Ария номер…» Ну, какие там номера бывают? «Сорок девять!» И играет, пока не закончит. Потом: «Ария номер сто тридцать два!» И – тарарам, бам, бам, тарарам!.. Бам!.. Или так: пальцами быстро-быстро и… слегка. Ти-ли-ли-ли-ли-ли… А я рядом стою… – Я прерывисто вздохнул. – Как дурак, честное слово.

Заржали уже не сдерживаясь. Не опасаясь, что обижусь.

– Он играть мог – часами. Без перекура. Вы верите?

– Верим, верим, – дружно сделали серьёзные морды.

– И вот я слушаю, смотрю… и я не понимаю… – мой голос наполнился драматизмом. – Не понимаю… Как это он? Как он… это?..

Они уже давились хохотом. У смешливого выступили слёзы.

– Может, вы мне объясните… Ну, вот как? Простой парень… в гости ко мне приходил… Он же такой, как я… А аппликатура, б… – я не сдержал чувств и ругнулся. – Бузони отдыхает!

Я глядел на них в совершенном отчаянии. Я ждал ответа на мучительный вопрос.

Они молчали. И не шевелились.

Я встал, зажал окурок в кулаке и ушёл, пошатываясь.

Мне было совсем неинтересно, что эти двое будут потом рассказывать – потому что они сами были неинтересны. Были бы интересны, если б оказались иными. Я надеялся.

Но – опять попались не иные. Да что ж это такое! Куда ни ткнись – везде не иной. Сколько живу, а поговорить всё не с кем.

Ну, какая нынче журналистика, ну что вы. Я даже не хочу об этом. Фейспалм. Я хотя ещё и не старый, но журналист я старой школы. Я в газету пришёл пацаном и попал на дедов. Тогда был вкус к беллетристике. Очерки писали… Фельетоны… Деды были толковые, с эрудицией, понимали многое, и не то чтоб они меня специально учили, – я сам учился. И если нужно, я выдам текст на уровне члена Союза писателей. Конечно, не Чехов – а кто из них Чехов? А сюжетов у меня побольше, чем у них, и сами сюжеты поинтересней. Я внутри жизни каждый день. И хочу я того или нет – мне приходится знать такое, что если бы мне рассказали, а я б не был журналистом, то я бы и не поверил.

Многие люди знают о жизни мало. А размышлять способны ещё меньше. Но уверены в обратном. И если б кино снимали у нас реальное, а не псевдятину, эти бы люди думали, что сценарист обкурился. С режиссёром на пару. А критики бы объясняли: ну, это жанр такой… Да, жанр. Называется «наша жизнь». Ночь и голый мужик на снегу под луной посередине поля. Поле всё белое, а он весь чёрный – сожгли его целиком. На белом снегу – огромный кусок антрацита. И на этот кусок антрацита наброшена женская шуба. Дорогая – не то слово. Дико дорогая. И никого вокруг. Пустыня. Поле за городом, в километре. Что это? Где его жгли? Кто и зачем? Сюда привезли – значит, на месте оставить было нельзя; но зачем к нему вызвали скорую помощь? Смысл? И какая-то ж особь с себя эту шубу сняла, чтобы труп укрыть, – опять же зачем? Что за жест? (Шуба, естественно, тут же словно бы растворилась.) Уголовное дело открыли – да и закрыли. Достоевский где? Где Достоевский?

И ведь не все такие случаи расскажешь. Я их записываю – и храню. Архив у меня большой. Сам собою собрался, я ведь давно работаю. Невероятные факты, удивительные связи событий. И событий, и персон. Вы и представить не можете, какие причины на самом деле… Совсем не те, что вам сообщают. Вообще, я вам скажу, у нас – и у всех – и всегда и везде так было – идут две жизни: та, про которую публика знает, и та, о которой понятия не имеет. Другие связи, другие отношения, другие ценности и уровни. И пересечься они не могут. А если вдруг пересеклись, то это как ДТП. Авария. Сразу кого-то видно (хотя всё равно непонятно), и бывают при этом жертвы.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.