Лилу Деймон - Свалка историй

– Да-да, идеальный статист, – криво усмехнулся Василий, – Есть чем гордиться. У меня даже прошлого нет. Я вроде как знаю, что у меня было детство, родители, друзья. В школе учился, хулиганил, влюблялся. Нормально все, обычно, спокойно. Но не чувствую, не помню. Я ненастоящий. И вы все меня использовали.

– Чегой-то все?! –возмутился привередливый колобок, – Вот я…

– Головка от патефона, – оборвал его Свалка. – Мы должны все исправить. Ты-то сам чего хочешь, Василий?

– Не знаю, – растерялся Петрищев.

– Давай мы тебе историю намутим? – глаза Сергея Петровича полыхнули энтузиазмом, а привередливый колобок часто и возбужденно задышал. – Учтем предыдущие промахи, проанализируем…

– Что в лоб, что по лбу, – махнул рукой Свалка, – они безнадежны. Пойдем, покажу кое-что.

***

В каждой жизни каждого наступает тот самый неловкий момент, когда он стоит посреди условного чистого поля и что есть сил кричит в бесконечность: Как!!!!Как я мог впутаться в эту историю?!

– Как –как, жопой об косяк! – отвечает бесконечность.– Давай я тебе лучше покажу.

И показывает. Но угол зрения уже сместился. Он каждый раз смещается каждым.

***

Василий не мог точно сказать, сколько времени они со Свалкой шли. Может, целую вечность, а может один миг.

– А дома, наверное, вообще столетия промелькнули … – невесело подумал Петрищев и спохватился.– Дома? нет у меня дома… бутафория сплошная. На душе сделалось гадко.

– А есть ли у меня душа? –мелькнула мысль. И от нее стало еще гаже.

– Долго еще? – Василий пихнул локтем Свалку в бок.

– Пришли, – коротко ответил Свалка.

Поначалу Петрищев не увидел ничего. Лишь пустота и чернота. Но потом в этой пустоте здесь и там начали вспыхивать искры. Их становилось больше и больше, и вот уже недавняя пустота сияла, переливаясь невообразимыми цветами. Искры устремлялись в бесконечность, и на их месте загорались новые, чтобы тоже устремиться.

– Видишь? – Свалка смахнул слезу, – Это истории. И все охуительные, заметь. Выбирай любую, а еще лучше, пусть история сама тебя выберет.

Василий колебался.

– Но кем я стану? Буду ли собой?

– Вот и выяснишь, – Свалка одобряюще похлопал его по плечу, и, не удержавшись, дурашливо всхлипнул, – сынок!

– Да ну тебя, – смутился Петрищев.

– Ты так и не понял, в чем твоя уникальность? – спросил Свалка. – У твоего начальника с привередливым колобком не получилось истории. Вернее, получилось, но Она вроде как декорации. Он ведь не хотел быть начальником ЖКХ, он мечтал о едином порыве бесконечных масштабов во главе с собой, не меньше.

– И как же получился я? Оживший манекен? Картонная фигура на сцене вдруг заговорила?

– Не совсем. Это вроде как если в театре одного актера этот самый актер вступил в половой контакт с декорацией, и у них родился ребенок. Подозреваю, имел место порножурнал и…

– Достаточно, – прервал его Василий, – меня сейчас стошнит.

Он шагнул в сверкающий водоворот, позволив историям выбирать.

***

В каждой жизни каждого бывает тот самый неловкий момент, настолько торжественный, что его так и тянет испортить.

***

– Стой! – услышал Петрищев отчаянный крик.

Он досадливо оглянулся. Они замерли в предвкушении. Все трое. Свалка, Сергей Петрович и пирамидка цвета талого говна.

– Триста, – улыбнулся Василий.

И прежде, чем бесконечность успела ответить единым порывом, рассыпался мелким песком по ветру.

Йольский кот

Йольский кот входит в дом, ссыт в тапки, протягивает к огню

замерзшие лапки.

Сочиняет письмо старой подруге Грюле.

До востребования на остров под пальмой в вечном июле.

Гуляю сам по себе, хожу в «12 шагов»

У меня зависимость от валерьянки и аллергия на мудаков

Сижу в соцсетях, пишу стихи о зиме и йоле

По выходным с Бигфутом поем йодлем

Намертво льдом сковало долины и горы

Люди и мыши попрятались в темные норы

Непослушные дети выросли, сбились в стаи

Воют цепными псами, суровые времена настали

Йольский кот точит об мебель когти, метит углы, роняет

шерсть на ковры

Скоро домой вернется с работы Вася

Сунет ноги в тапки, заплачет,

Как же

Я

Заебался

Творец

Творец живет на краю вселенной в хижине у реки

Вечерами приходят к нему посуху судаки

Он окормляет их хлебом, поит вином

Они трепещут жабрами, шлепают беззвучным ртом

Благодарят, кланяются, ложатся на сковороду

Прежде чем попасть в рай, надо побыть в аду

В двери скребет заблудившаяся душа,

Проходи, рыба сегодня чудо как хороша!

Рассказывай, откуда путь держишь? куда?

Хотя, если подумать, конечная цель –ерунда

Меня всегда занимал процесс созидания

Сотворить что-нибудь этакое,

Вплести в ткань мироздания.

Я преодолел жизнь, выплыл из смерти, чтобы спросить

Где смысл, правда и грань, которую не переступить

Почему все устроено именно так, как есть

В чем величайший замысел, совесть и честь

А ты тратишь вечность на всякую ерунду…

Сорян, бро, ответил творец и лег на сковороду.

Психоделический деревенский детектив

Участковый Вениамин Серенький сидел в засаде, и ему было неудобно. Затекли ноги, одеревенел зад, хотелось есть, пить и в туалет. Честно говоря, никто участковому приказа сидеть в засаде не давал. Наоборот, в свете последних событий, велено ему было патрулировать деревню денно и нощно, привлекая народных дружинников из числа желающих. Добровольцем вызвался лишь дед Ефим, да и то потому, что « завязал с бухлишком, надо себя чем-то занять, да и хер ли бояться, разве ж это жизнь, стакан не поднимешь за здоровье, да и какое у меня здоровье, говно сплошное».

Засада, в которой Серенький торчал ночами, наплевав на неудобства и начальственные приказы, находилась в лесу под ореховым кустом. Участковый чувствовал, именно здесь тайное станет явным. Дед Ефим в это время шатался по деревенской улице, терзая древнюю гармонь.

– Злых духов отгоняет, – крестилась на портрет главы деревенской администрации бабка Федора.

Портрет сдвигал засиженные мухами брови, из глаз его вырывалось пламя, зажигая стоящую напротив витую свечу. Федора прикуривала от нее толстую ароматную самокрутку, выдыхала сизый дым в темноту и тихонько подвывала в такт гармони деда Ефима.

Любой дух, каким бы злобным он не был, услыхав эти звуки, немедленно убрался бы к чертовой матери. Жителям деревни оставалось лишь затыкать уши и прятаться в погреб, если станет совсем уж невыносимо.

Но ничего не помогало. Люди продолжали исчезать. Некоторые без следа. Те же, кто возвращался, оказывались, по выражению деда Ефима « пизданутыми на всю кукуху». Они вроде как были, а вроде и нет. Ходили, разговаривали, смеялись. Много смеялись, больше чем до исчезновения. Общались исключительно между собой, хоть и не таились, а слов не разобрать, о чем говорят. Своих соседей, приятелей, врагов, друзей и даже родственников вернувшиеся не замечали. Просто проходили сквозь них, если те оказывались на пути.