Михаил Скачидуб - Хутор моего детства

Нам, пацанам и девчонкам, это государственное действо было в радость, хотя мы в этом ничего не понимали. Для нас выборы – это праздник и только.

В послевоенном хуторе весь «центр культурной жизни» находился в школе. Культура там била ключом и мы постигали азы и буки взрослой жизни. А ещё там иногда «крутили кино».

Перед выборами крутанули аж два: «Броненосец "Потёмкин"» и «Чапаев».

В коридорчике, надрываясь от угарного чада, тарабанил движок; в одном из классов, сидя в аду дыма махры самокруток, набирались культуры от любви Тахира с Зухрой и Чапаева с Анкой-пулемётчицей взрослые и дети…

«Кинщик» (это тот, кто крутил кино), техникой своей владел слабо, и от этого движок всё время глох. «Кинщик» бежал к движку и отчаянно пытался оживить его, а в темноте ор пацанячий:

– Кинщика на мыло!

Хлопцы постарше нас несли в культуру своё:

– За таку роботу, дивкы, нычого ёму нэ давайтэ!

– Недамо! Недамо! – те в ответ, и девичий визг с хохотом взлетал к потолку клуба.

– Да тыхо вы, чёрты з рогамы! – орали на них их бабушки, дедушки, дяди и тёти.

И так от заглушки до заглушки движка – «народный фольклор и самодеятельность».

Накануне выборов у входа школы привесили ещё и самопальный плакат:

«Единодушно отдадим свои голоса кандидатам в депутаты Верховного Совета!»

Плакат, как плакат. Но ночью перед выборами, словно в ночь перед Рождеством, с плакатом случилось чудо – исчезли некоторые буквы и появились новые.

Никто и внимания не обратил, пока не пришёл дед Бублик и не сказал:

– А шо у вас за плакатия така над двэрямы? И шо, акромя Шуркы и Толика у вас других агитаторив нэма? Воны ж по хутору бигають, по викнам стучять и оруть:

«Идить! Идить поголовно отдаваться усим кандидатам!»

Правленцев, как ветром сдуло с тёплого избирательного участка. На ходу натягивая полушубки, ринулись они в стужу, зная, что за необеспечение порядка прохождения выборов, как пить дать, схлопочешь каталажку. Прислушались. В морозной тиши нёсся звонкий голос Шурки Омелько и эхо вторило:

–…Отдаваться! Отдаваться!

И уже эхо с баском Толика Козленко:

–… Усем! Усем … дидатам!…дидатам…дидатам!

– Там воны! – указал пальцем дядька Федька, сексот и член ВКПб.

И скопом, взметая снег, ринулись на голоса агитаторов. Навстречу им шли кучками мужики, бабы, парни и девки.

– Куда вас чёрты нэсуть? – не уступая дорожку встречным избирателям, орал парторг колхоза. А те ему в ответ:

– Отдаваться!»

– Кому отдаваться, курвячи ваши головы?

– Усем кандидатам!

– Вы шо, з разуму звыхнулысь, чи шо? В таку рань усим хутором попэрлы!

Кое-как разошлись на узкой дорожке и правленцы помчались за Шуркой и Толиком. Те, завидев бегущих к ним и сообразив, что к чему, дали дёру по сугробам в сторону МТФ.

– Во, гады!– прыгая в сугробы, кричал член правления, дядько Ларик Кыслый, Колькин и Вовкин отец, ветеринар. А дед Алёшка, настигая Шурку, орал:

– Стой, курва! Задушу своимы рукамы, гадюка! – схватив её за одежду.

А Шурка, защищаясь, деда Алёшку – хрясь по морде и кричит:

– Я за Совецьку власть призываю, а ты, падло, за цицькы хватаешь!

И покатились Шурка с дедом Алёшкой по снежной красоте. Несдобровать бы деду, но подоспел бригадир полеводческой бригады Недрыгайло, дядько Иван. Кое-как скрутили «агитаторшу» и потащили на избирательный участок. Шурка не унималась:

– Усех вас врагив народа ликвидирують! Сама дядьки Кольки донэсу на вас, гадив!

– Заткнысь, падло! Сама ты вражина! Шоб ты сдохла! Деä ты взялась на нашу голову? – костыляли Шурку правленские мужики.

Толика словить было не так просто. Он шустрее Шурки оказался, убегая от своих ловцов, залез на скирду соломы и запел, как показалось правленцам, Гимн.

– Во, паразит! Гимном прикрывается! – вытягиваясь по стойке «смирно», произнёс дядько Степан.

– Та вы послухайтэ шо вин спивае! За цэ ёму кутузкы нэ мыновать!

Со скирды далеко-далеко за бригаду, до школы, по-над хутором, Савкиной речкою, аж до Панского леса нёсся «Гимн» на музыку Лебедева-Кумача и на слова Толика Козленко в его же душераздирающем исполнении:

–…«Союз нэрушымый зализ пид машину и зъив вин всю кашу за родину нашу!»

– Злазь! – кричали правленцы. А Толик им:

– Пока «Интернационал» нэ соспиваю, нэ злизу и завёл:

– Вставай, пойидым за соло-о-о-омой, вставай, голоднии быкы....

Наконец-то Толяна со скирды стащили, морду набили за его «Гимны» и поволокли до школы. Туда же тащили и Шурку. Толика избиратели узнали сразу, так как знали его поэтические и певческие способности уже давно, но Шурку сразу не признали и спрашивали друг у друга:

– А це шо за артистка?

На что Шурка отвечала весёлыми частушками:

– А я ны папына, а я ны мамына! Я на улыци росла, мэнэ курыця знэсла!

– Батюшкы вы мои! Та це ж Шурка! Во яка спивачка объявылась у хутори!– со смешком встретили привод Шурки избиратели.

– Уси чулы, шо оци паразиты спивають? – спросил парторг колхоза дядька Петька Голубовский и вперил свои голубые-голубые глаза в колхозников, а затем чуть выше их голов.

Все увидели, как он сразу побелел лицом и глаза его полезли на лоб, будто он увидел конец света.

Избиратели подняли глаза и только сейчас заметили плакат, на котором чёрным по белому было написано: «Единодушно отдадим СЯ кандидатам в депутаты Верховного Совета!»

Голубовский нутром почувствовал свой «конец света» и что ему предстоит дорога дальняя в страну бескрайнюю, где мороз трескучий и барак вонючий в дебрях тайги.

«Глаза и уши» хутора

Жарким августовским днём мы попивали с дядькой Федей винцо в тени яблонь его подворья в хуторе моего незабываемого детства. Хутор – это Савкина речка, это Панский лес с такой же панскою рекою, это раздолье степи, буйство трав, цветов, небо бездонное, бой перепелов, пенье жаворонков и, самое главное, люди, а среди них цветы жизни – девчонки, которых я любил и, как мне кажется, они меня тоже.

Дядька Фёдор, казалось, знал всё и обо всех, настоящий ходячий «справочник».

– У мэнэ була «хвороба» с детства – кныжкы пысать, а нэ быкам хвосты крутыть. Став я подглядувать, подслухувать, в тетрадочку записывать кто, что, да як. Всэ шло, як по маслу, материал для пысатильства накапливався. Но из-за одной дивкы жизня моя пишла пыд откос.

– Из-за девки?! – удивлённо спрашиваю я.

– А из-за кого ж ще!? Уси неприятности только из-за чёртив этих патлатых. Давай ще выпьмо и я расскажу, шо да як було.

Говорил он на деревенской и городской смеси наречий малороссийского языка так:

– Цэ ще до войны було. Яксь захотилось мини вышни. Я шмыгонув в вышняк. Вышня як мэд. Наслаждаюсь. Вдруг чую, шось кублыться в копыци рядом с вышняком. Чорты мэнэ дёрнулы подывыться, шо там такэ.