Константин Чубич - Золотой козленок

Колокола звонили к обедне. Один из них, будто заболевший, издавал какой-то приглушённый и короткий, безрадостный звук (возможно, лопнул от старости и усталости чугунный корпус).

− Заздравная, − Жульдя-Бандя повернулся к Фунтику, пояснив, − в мою честь.

Тот язвительно растянул губы, предположив:

− А может, заупокойная?..

− В твою. Без меня, дружище, у тебя нет никаких шансов выбраться из нищеты, − Жульдя-Бандя похлопал Фунтика по плечу.

Тот кивнул, аспидной улыбкой заполонил лицо, намекая на то, что на момент их встречи его финансовое состояние в десятки раз превышало состояние того, кто собрался вытащить его из нищеты:

− Сам Бог послал меня к тебе!..

…В бриллиантовых мечтах друзья добрались до вокзала постройки времён доисторического материализма – плюгавенького строения из красного кирпича, с обшарпанными скамейками, где мечты обрели более приземлённые формы.

Сохраняя вековые традиции, скамейки были исписаны кириллицей. Например, та её часть, на которой впоследствии утвердился Фунтик, несла лаконичное военно-политическое воззвание − «бей макраталавцев». Жульде-Банде же досталось житейское – «Парфён мудак» и «А + С = любовь до гроба». Кто-то из шутников после «гроба» дописал белым фломастером – «бараны оба».

У окошка с серийным номером один – собственно, единственного на вокзале, если исключить окно с угрожающей, жирными кровавыми буквами надписью на стекле «Дежурный по вокзалу» – стояли две женщины возраста преклонной молодости.

Они были явно пролетарского происхождения, даже невзирая на потуги выглядеть несколько вызывающе, по-городскому. Они бурно обсуждали взрыв бомбы в уборной на беляевской свадьбе, где районная газета, питающаяся, как и все провинциальные, – как, впрочем, и центральные газеты, – слухами, сплетнями, домыслами и догадками, принесла в жертву ныне здравствующего хуторского шута Хому.

− Девочки, с позволения сказать…

Женщины прыснули, напомнив Жульде-Банде Хому и Марихуану со свадьбы в Беляевке.

− Девочки, − цинично вторгшись в прошлое незнакомок, спросил он, − случаём, не вы последние?

− Нет, не мы, а вы, − та, что повыше, указующим перстом правой руки обозначила Фунтика, а левой − его.

За амбразурой кассы № 1 главенствовала дородная тучная женщина, раздражённая систематическими претензиями пассажиров. Они требовали исключительно нижние полки в плацкартных вагонах и на безопасном удалении от туалетов, опасаясь быть удушенными парами аммиака.

Она была медлительна и нерасторопна, как все кассирши железнодорожных вокзалов, работающие за оклад. Её движения умирающей улитки приводили в бешенство тех, чей поезд стоял на перроне в намерении произвести свой прощальный гудок. Потенциальные пассажиры утробно вспоминали её ни в чём не повинную родительницу, под аспидными улыбками хороня на душе яд.

Очередь таяла так медленно, что каждого билетообладателя провожали завистливыми взглядами, как счастливца, выигравшего в лотерею телевизор «Горизонт», а то и вовсе холодильник «Юрюзань».

Через время женщины взяли билеты до Санкт-Петербурга, после долгих мытарств в политических водоворотах вновь обретшего своё девичье имя.

− Поезд Кисловодск – Санкт-Петербург, восьмой вагон, 9-е, 11-е место, − сухо известила кассирша, протянув в амбразуру билеты. Она тут же закрыла полукруглое отверстие табличкой с надписью: «Технический перерыв − 15 мин».

Жульдя-Бандя попытался опротестовать приговор, поскольку сия процедура, судя по расписанию, должна была случиться только через час, но тучная кассирша, с необыкновенным проворством покинув насест, исчезла за перегородкой.

− Вот непруха, это ж надо, а такой чудесный вечер был (А. Розенбаум)… − сопроводил таинственное исчезновение кассирши Жульдя-Бандя, вызвав горькие улыбки на лицах очередников.

Счастливые обладательницы билетов покинули душное помещение вокзала. Они, перебивая друг дружку, потому что получили сведения из различных источников, принялись рассказывать о «втором пришествии Исусика» у излучины реки в Беляевке, за свинарником. Слухи об этом уже к обеду следующего дня облетели весь район…

Минут через сорок королева билетной кассы, не обращая ни малейшего внимания на митингующих пролетариев, возгнездилась в кресло, раскрыв окошко амбразуры. Крохотных размеров его явно не хватало, чтобы впустить надежды отчаявшегося в ожидании народа.

− Два до Питера, желательно в восьмом вагоне, желательно – 10-е, 12-е места, − Жульдя-Бандя заговорщически кивнул, захлопнув створки глаз, подтверждая, что вожделения будут материализованы.

Кассирша понимающе кивнула, отчего её пассажироненавистническое лицо вдруг стало каким-то добрым и глупым. Червонец сверху и вовсе преобразил тучную женщину, сделав её пушистой и безоблачной.

− Много ли нужно человеку для счастья, − шепнул на ухо товарищу Жульдя-Бандя, чрезмерно польщённый своей находчивостью.

Друзья мужественно терпели до прихода поезда, который, по устоявшейся традиции министерства путей сообщения, опоздал на четверть часа. Они стояли поодаль от щебечущих казачек, никоим образом не выказывая плотских намерений. И впоследствии, знакомясь, выразили искреннее удивление, встретив их в купе уже в качестве попутчиц.

В вагоне ехало не более десятка пассажиров, что искренне радовало проводников. Людям в столь смутные времена, когда социализм ещё не умер, а капитализм пока не родился, было не до жиру.

Попутчицы оказались весёлыми, наивными и доверчивыми, как и все − корнями от земли и сохи.

− Зина, Света, − поочерёдно протягивая лапки, представились женщины.

Зина − платиновая блондинка с яркими полными, чувственными губами, своим видом подчёркивала отчуждение от сельских простушек. Света − русоволосая, пожалуй, посимпатичнее и на полголовы выше, была в новомодных джинсах Levi Strauss. Это могла себе позволить разве что дочка первого секретаря райкома партии.

− Витя, Федя, − представились молодые люди, которые тоже, кстати, не походили на крестьян. Жульдя-Бандя, которому понравился добродушный наивный азиат, пожелал побыть Федей. К своему стыду, он заметил, что доселе никогда не был Федей, хотя тот ничего плохого ему не сделал.

Дамы сообщили о своём намерении переодеться.

− А мы не стесняемся, − честно признался Фунтик, коего следовало бы уже называть Витей.

− А мы стесняемся, − в голос заявили дамочки, депортировав представителей сильной половины в проход.

«Это пройдёт», − подумал Жульдя-Бандя, и друзья отправились в вагон-ресторан за лекарством от стеснительности.