Валерий Ковалев - В закрытом гарнизоне 3. Сборник рассказов

Здесь не Москва – подводный флот!

с чувством заканчивает старший лейтенант и впечатывает кулак в крышку стола. Приборы с пуншем весело подскакивают, и он гордо оглядывает слушателей.

– Ну что, тут сказать, – помешивает ложечкой в своем, минер. – Мне лично понравилось. Вполне здоровый военный юмор. И рифма вроде ничего.

– Слыхал свежее мнение? – толкает Хорунжий в бок доктора. – Ну, а ты что мыслишь?

– Да то же что и раньше, – саркастически улыбается Штейн. – Кончай продергивать начальство, для тебя это однажды уже хреново кончилось.

– А мне по барабану, – обижается комдив, – у нас демократия, буду продергивать, кого хочу, хотя бы того же Горбачева, мать его за ногу.

– Да-а, герой, – восхищенно тянет доктор. – Кстати, Семен Федорович, обращается он к минеру, – желаешь узнать, почему этот тридцатилетний вюношь так и застрял в старших лейтенантах?

– Можно, если не секрет, – благодушно гудит капитан-лейтенант

– Да, ладно, Палыч, чего старое вспоминать, – прихлебывает пунш Хорунжий.

– Он имел несчастье подшутить над адмиралом, – делает круглые глаза доктор. – А ну-ка, барзописец, тисни это творенье!

– Отчего же, можно, – отвечает комдив и решительно шевелит плечами – А обозвал я его «Смерть шпионам».

– Во как! Одно название чего стоит! – поднимает вверх палец доктор.

Стоит у трапа с автоматом,

Матрос в канадке, вахту бдит,

Вдруг видит, «волга» подъезжает,

В ней хмурый адмирал сидит

декламирует первый куплет Хорунжий и у Лунева в глазах возникает смешинка.

Выходит важно из машины,

Перчаткой утирает нос,

– Ну что, ракеты погрузили?

Матросу задает вопрос.

Так точно, все давно уж в шахтах,

В ответ ему матрос сказал,

Как доложить о Вас по вахте?

Товарищ вице-адмирал.

Что ж ты дурак, мне открываешь,

Тот государственный секрет,

Вдруг я шпион, а ты болтаешь!

Промолвил адмирал в ответ.

ГромЫхнул выстрел автоматный,

Матрос наш сплюнул и сказал,

– Ты посмотри, какая сволочь,

А видом, вроде адмирал

заканчивает стихотворение старший лейтенант и победно оглядывает слушателей.

– Однако, – сдерживая улыбку, хмыкает Лунев. – Случай прямо скажу, из рук вон выходящий.

– Вот-вот, – ерзает на кушетке доктор. – То же подумали и в Особом отделе, когда кто-то притащил чекистам экземпляр этого творения, его, кстати, многие переписали. Вьюношу, – кивает он на Хорунжего, – взяли за жопу и туда. – Это, мол, идеологическая диверсия! Потом подключился политотдел и доложили командующему. Он, кстати, был вице-адмирал. Ну и зарубили шутнику очередное воинское звание. Что б служба раем не казалась.

– Даже не знаю, что и сказать, – разводит руками капитан-лейтенант. – Хотя написано забавно и чем-то походит на стихотворный анекдот. Я думаю, Евгений, тебе надо больше читать классиков, ну там Пушкина, Блока.

– Читал, – кивает Хорунжий. – Пушкин он и есть Пушкин, а вот Блок мне не понравился. Написал на его вещи пару пародий. Хотите послушать?

– Валяй.

В соседнем доме окна жолты,

Видать не моют их жильцы,

Скрипят задумчивые бОлты,

А с ними гайки и шплинты

гнусаво завывает старший лейтенант и хитро поглядывает на соседей.

– Или вот, – вскакивает он с разножки

Ночь, улица,

Фонарь, аптека,

Таблетка -

Нету человека!

и поочередно тычет пальцем в подволочный плафон, шкафчик с лекарствами и почему-то доктора.

– М-да, – переглядываются майор с капитан-лейтенантом. – Талант, несомненный талант!

– А вы думали? – солидно изрекает комдив и усаживается на жалобно скрипнувшую под ним разножку.

– Ну а теперь, Яков Павлович, давайте немного лирики, – говорит мечтательно Лунев и подливает себе пунша.

–Хорошо, – щурит выпуклые глаза Штейн, слушайте.

Где-то в Южных морях,

Каравеллы Колумба,

Синь морскую пронзая,

К горизонту летят.

И поет в парусах,

Свежий бриз, налетая,

Волны плещут за бортом,

Ванты тихо звенят.

Хорошо кораблям,

На бескрайнем просторе,

Уноситься вперед,

За своею мечтой.

Горизонт убегающий,

Ветер и море,

И в кильватере сзади,

Пенный след за кормой

заканчивает он, и все некоторое время молчат.

– Да, красиво, – нарушает первым тишину Хорунжий. – При бризе под парусом всегда здорово, одно слово, романтика. Не то, что у нас, сирых, плывем словно в валенке. А ну, давай, тисни еще

– Можно, – улыбается доктор. – Теперь про нас, – и снова читает.

Бескрайняя Атлантика, ночь, океан.

На небе мириады звезд мерцают,

Под ними лунная дорога,

Блестит, у горизонта тая.

А посреди дороги, той,

Стуча чуть слышно дизелями,

Крадется лодка, словно тень,

Покой вселенский нарушая.

Давно видать в морях она,

Покрыта рубка ржи налетом,

Погнуты стойки лееров –

Пучин таинственных работа.

В надстройке мрак и тишина,

На мостике ночная вахта,

Команда изредка слышна,

С центрального, и вниз, обратно.

Стоим у выдвижных, молчим,

Озоном дышим, жадно курим,

Как мало нужно для души,

Подводным людям.

– Хорошо, очень хорошо, – проникновенно смотрит на майора Лунев. – Чем-то напоминает морские стихи Байрона.

– Да ладно тебе, Семен Федорович, – смущается Штейн. – Куда мне до него. Почитай нам лучше что-нибудь из Гейне.

– С удовольствием, – улыбается минер, на минуту задумывается и негромким голосом декламирует

Горные вершины

Спят во тьме ночной,

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного -

Отдохнешь и ты.

– Здорово, всего несколько строк, а какая сила, – почему-то шепотом говорит Хорунжий. – Семен Федорович, а можно еще?

– Отчего же, можно, – отвечает Лунев, и в тиши изолятора снова звучат вечные стихи Гейне, Байрона и Петрарки.

Ночь. Мерцающие стрелки часов на переборке подбираются к трем.

Кругом спящая Атлантика и три военных человека с Музой.

А может так и надо?

Месть

Лежи, лежи, Васька, – попыхивая зажатой в углу рта беломориной и щуря от дыма светлые глаза, ласково потрепал борова по сытому загривку Витька.

–Хру-хру, – сонно ответил Васька и лениво пошевелил лопухами ушей.

– Нравится, курва, – ухмыльнулся Витька, в очередной раз макнул в стоявший рядом пузырек с тушью, связанные ниткой иголки и наколол на необъятном заду борова последнюю букву.

– Лепота, – довольно поцокал он языком, и протер свое творение смазанной маслом ветошью.

«Капитан-лейтенант Пузин», жирно синела в ярком свете забранных сеткой потолочных фонарей, свежеисполненная наколка.

Такие вот дела, товарищ капитан – лейтенант, ловко отсрельнул бычок Витька в стоящий у стены обрез, и послал вслед ему на удивление точный плевок.