Сергей Марчук - S.T. Since Tempore

Внезапно он спохватился и полез в карман пальто, достал оттуда мятую купюру, тщательно разгладил её на коленке и торжественно вручил Филу.

– Как сейчас говорят – сначала деньги, потом все остальные разговоры. – Как-никак чужое время трачу.

– Да у меня этого времени вагон и маленькая тележка, и всё своё собственное. – ответил Фил, – Ну, и деньги необязательно. Я бесплатно разговариваю, особенно с хорошим человеком. Пенсия-то небось небольшая?

– Ну, так по-латински "pensio" – это пособие. Вот государство и пособляет, чтобы от голоду не померли, ну, а дальше уж помоги себе сам. С биологической точки зрения всё просто безупречно. Дольше всех живут особи, содержащиеся впроголодь. Так что… Ну, а тебе эти деньги, думаю, всё же нужней…

– Мне-то?.. – Фил задумался. – Так кто скажет, что кому нужней… Вот только, скажу я вам, разучились нынче милостыню подавать.

– Как это?.. – удивился старичок.

– Да так… Смотрите вот… – Филя пожевал губами. – Идёт кто по улице и видит нищего. Видит издалека. И никто сразу за кошельком не тянется. Нет такого условного рефлекса… В уме сразу включается калькулятор – сколько минимум можно дать, а лучше уж и без этого обойтись. Часто заранее достают, чтобы ты не видел, сколько в кошельке. И, самое главное, никто никогда не смотрит на того, кому подаёт, а уж в руку положить, прикоснуться к нищему и убогому – это вообще! Не дай Бог! Подадут три копеечки, а ощущение, что последнее с себя снял. Идёт дальше прямой и гордый, словно осчастливил весь мир. А ведь по сути, я – твоя Господняя проверка на вшивость тебя грешного. И, может быть, тебе это в десять, в двадцать раз больше надо, чем мне. Тебе надо милость сделать, поделиться своим достатком, Господом данным, а ты выбираешь, какой нищий тебе больше нравится, как в магазине. С тебя ведь спросится за то, подал нуждающемуся или нет, а уж с него – как он этим распорядился… Да и в Священном Писании написано… – Фил достал свою потрёпанную Библию с заветной тетрадкой с выписками. – Вот: «Просящему у тебя дай» (Мф. 5:42). «Из имения твоего подавай милостыню, и да не жалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лице Божие. Когда у тебя будет много, твори из того милостыню, и когда у тебя будет мало, не бойся творить милостыню и понемногу; ты запасешь себе богатое сокровище на день нужды, ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму. Милостыня есть богатый дар для всех, кто творит ее пред Всевышним» (Тов. 4:7 – 11). «Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать его» (Притч. 3:27). «Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет. Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог» (2 Кор. 9:6,7). «Не отказывай в пропитании нищему и не утомляй ожиданием очей нуждающихся; не опечаль души алчущей и не огорчай человека в его скудости не смущай сердца уже огорченного и не откладывай подавать нуждающемуся; не отказывай угнетенному, умоляющему о помощи, и не отвращай лица твоего от нищего» (Сир.4:1—4).

–М-да! Критик ты серьёзный… Подготовленный… – улыбнулся старичок. – Ну, да я тебе в ответ свою историю расскажу… В городе Париже, во время немецкой оккупации жил один русский, сын эмигрантов из России. Время было голодное и, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, он преподавал в русской гимназии. Однажды он шёл на работу со своими учениками и увидел впереди себя другого преподавателя, который работал с ним. Его в гимназии никто особенно не любил, он был нелюдим, замкнут, строг с учениками и неразговорчив с преподавателями. И вот на обочине сидел грязный нищий, перед которым лежала шапка. Люди проходили мимо него, не обращая ни малейшего внимания, шапка почти всегда лежала пустая, а как-то раз один зазевавшийся человек даже наступил на неё. Если кто-то и бросал туда мелкую монету, то он всё равно не видел этого человека, для него существовала только грязная, старая шапка. И вот этот преподаватель, которого все считали педантом, замкнутым сухарём, остановился перед этим нищим, снял с головы свою шапку и что-то сказал ему. Он не подал нищему ни копейки, но тот вдруг вскочил и обнял его. Когда этот русский с детьми дошли до гимназии, любопытные дети окружили этого преподавателя и начали расспрашивать, кто этот нищий, не родственник ли или близкий знакомый он ему и почему он перед ним снял шапку. Он объяснил им, что так как у него нет денег на проезд, он вынужден ходить пешком с другого конца города. И что, проходя мимо этого нищего, он понял, что не может просто пройти мимо, не заметив его, что он должен сказать что-нибудь этому человеку, что он уважает его, как равного, как такого же человека, но сейчас у него просто нет денег, чтобы хоть как-то помочь ему. И нищий понял это. Мне кажется, никогда за всю жизнь никто так не обогатил его, как тот преподаватель. Дал почувствовать себя таким же человеком, о котором он уже и позабыл, просиживая сутками на обочине дороги, обочине жизни…

Они оба помолчали…

– Да…– сказал Филя. – Сложная это тема… Вот и Александр Сергеевич, думаю, согласен. У него, кстати, как и у вас шляпа. Вон за спиною держит…

– Нас и зовут одинаково, – улыбнулся старичок. – Александр Сергеевич! – Он наклонил голову. – Прошу любить и жаловать!

– Фил! – представился Филя. – А ведь, как он голубей-то ненавидеть должен, – не к месту вдруг сказал он. – Вот в стихах, в поэзии, это небось, его любимый образ. А как застыл в веках, забронзовел, так те уж и рады на голову срать… И где же, я спрашиваю, тогда справедливость?!

– А вы знаете, Фил, этот образ Пушкина очень похож на самого поэта, знатная скульптура. Ведь Опекушин, автор памятника, как его тогда величали «классный художник первой степени», был такой титул, использовал в работе над ним всем известный портрет Кипренского и посмертную маску Александра Сергеевича, снятую формовщиком-литейщиком Полиевктом Балиным под руководством скульптора Гальберга, считавшегося «скульптором мечтательной красоты, спокойствия и объективности, первым ваятелем России». Кстати, второй памятник Пушкину Опекушин установил в Кишинёве ровно через год.

Моя бабушка рассказывала удивительную историю, связанную с этим памятником. После революции мама жила в Москве, рядом с Тверской площадью. Здесь она и познакомилась с необычной женщиной. Бабушка, ее звали Пелагея, часто приходила к памятнику Пушкину посидеть, почитать книги. Как она рассказывала, было удивительно спокойно рядом с ним готовиться в институт, наверное, он охранял ее покой своим незримым присутствием. И вот однажды она обратила внимание, что, часто приходя к памятнику, она видит худощавую, но всё ещё статную высокую старушку, всегда одетую в чёрную вуаль и такого же цвета старое, но аккуратное кашемировое пальто. Она молча сидела на лавочке возле памятника практически в любую погоду. В руках у неё всегда был или зелёная веточка, или несколько скромных цветов. Посидев, какое-то время, иногда час или два, она подходила к памятнику, клала цветы к подножию, молча прикасалась к мраморному постаменту и уходила. Однажды они познакомились. Это произошло случайно. Старушка выронила цветок и Пелагея, стоявшая рядом, бросилась его поднимать…