Анна Самородницкая - В голове

Участок Ивана Михайловича оставался таким же аккуратным и ухоженным, каким его запомнил Березов. Те же парники, собранные из оконных рам, те же ровные, высаженные в ряд яблони, тот же зеленый небольшой дом с деревянным попугаем над входом. Единственным прибавлением на участке стали две девушки, светленькая и темненькая, сидевшие на деревянной скамейке возле клубничной грядки. «Довольно приятное, – подумал Березов, – прибавление».

– Моя внучка Оля и ее подружка Катя, – представил их Иван Михайлович, – студентки педагогического. Девочки, это Никита, я вам о нем говорил.

Девушки улыбнулись ему, потом переглянулись и умчались на открытую террасу. Никита, поглощенный колкой дров, краем глаза видел, как те чистят картошку, рубят мясо и нарезают овощи. Когда с дровами были покончено, и он собрался идти к себе, дорогу ему преградил большой черный пудель. Никита попытался его обойти – пес зарычал.

– Жужа, фу! – закричала светленькая, Оля, с террасы. – Что за вредная собака. А вы что, уходите?

– Да, дрова нарублены и сложены в поленницу. Если больше от меня ничего не нужно…

– Дедушка сказал, что вы останетесь на ужин. Вы же останетесь? – Никита не был уверен, было ли это вопросом. И он остался.

Домой он пришел поздним вечером. Они с Иваном Михайловичем немного выпили, и теперь его развезло, так что в тот вечер он вновь ничего не написал.

На следующий день он проснулся рано, с чугунной головой на подушке. Сначала не понял чья, думал ночью в скульпторы подался – потом дошло, что голова его собственная. В связи с этим открытием ему пришлось идти на первый этаж и искать питьевую воду. Потом, чтобы проснуться по-настоящему, Никита выпил три чашки кофе и съел вареное яйцо. По окончанию завтрака, он поднялся в свою импровизированную мастерскую.

Наверху его по-прежнему ждали одинокие прямоугольники холстов. На одном из них у Березова сами-собой начали вырисовываться девушки, картошка, которую они чистят и большой черный пудель. Стоило ему закончить набрасывать фигуры, как внизу послышался какой-то шум.

– Никитка, вылезай! – задорно вынудил его высунуть голову из окна старушечий голос. Мудрые как мойры и морщинистые как шарпеи, возле калитки стояли три старухи – Марина Алексеевна, Зинаида Петровна и Людмила Дмитриевна, подруги его бабушки. Марина Алексеевна была высокая и сухая, всегда строго одетая в что-нибудь черное или темно-синее, закрывающее локти и в джинсах. Она курила как труба ТЭС. Зинаида Петровна красила короткие волосы в нежно-фиолетовый, носила розовые со стразами очки и майки с безумными принтами. Людмила Дмитриевна выглядела моложе всех своих подруг, хотя была старше их на три года. Она всю жизнь проработала учительницей французского в школе и в свои восемьдесят семь продолжала давать частные уроки. Все три были нагружены клеенчатыми клетчатыми сумками.

– Здравствуйте, девушки! – завопил им радостный от вернувшегося вдохновения Березов. – Разрешите вылезти по лестнице и через дверь, а не в окно?

– Разрешаем, – хмыкнула Людмила Дмитриевна (она была негласным лидером троицы), и добавила вслед исчезающей в оконном проеме голове: – Балаболом был, балаболом и остался.

Как только он спустился в сад, его тут же взяли в кольцо и завалили таким потоком вопросов, какого не бывало ни на одном интервью. Главным, произнесенным дамами хором и наиболее сурово оказался «Что ты тут ешь?». Стоило им услышать о непотребном на их взгляд рационе Никиты, как он был оттеснен в сторону и дамы торжественно удалились на кухню. Все, что, как он решил для себя, ему оставалось – забиться на все тот же второй этаж и продолжить работу над картиной. На окно села трясогузка, критически осмотрела его холст и, помахав хвостиком, улетела дальше по своим птичьим делам. Березов смешал на куске картона краску, чей цвет он от безделья окрестил «картошечным». Рисовать было уже невыносимо, весь дом был заполнен запахами котлет, супов, пирогов с капустой, особенно запах жаренной начинки пирогов, и компота из яблок и лимона и еще бог весть каких ароматов. Все это дополнялось гаммой звуков, которые любому голодному уху в сотню раз приятнее любой классической симфонии, такими как шкворчание масел, жиров и соков, бурление супов и шипение компота. Никита оставил картину сохнуть и спустился вниз.

– Никитка, садись, кушать будем, – скомандовала Марина Алексеевна. Дважды приглашать не пришлось.

Отвалившись на стуле, прихлебывая чай и приятно осознавая тяжесть в животе, по окончании трапезы Березов спросил:

– Как я могу отблагодарить вас?

– Да какая благодарность, Никит, – махнула пухлой ручкой Зинаида Петровна. – Мы как узнали, что у тебя тут есть нечего…

– В гости заходи, – перебила ее Людмила Дмитриевна.

Никита пообещал зайти. Весь оставшийся день и почти всю ночь он рисовал трех старушек на кухне, а утром просыпал кофе, пытаясь заварить себе очередную кружку. Пить то, что он подмел, не хотелось, и он снова пошел в магазин. На кассе его поприветствовала неизменная кассирша:

– Гадость растворимую покупать будешь? Давай я тебе нормальный сварю. Мы же теперь еще и чуть-чуть кафе.

– Как это, чуть-чуть? – не понял Никита, за что был одарен чрезвычайно заговорщицкими взглядом.

– Для кого – кафе, для кого – нет. Понимаешь?

Он не понял, но на всякий случай кивнул. Его посадили за пластиковый столик на улице, где стояла пепельница из консервной банки и дремал кот, а кассирша ушла в дверь за кассой, варить кофе в турке на электроплитке. Потом они пили кофе, и кассирша рассказывала про свою жизнь и про жизнь деревни вообще. Что у одних сын-дурак, чтобы не сдавать ЕГЭ пошел в колледж, вылетел оттуда и все равно в армию пошел, да так там и остался, теперь в академии Фрунзе, говорят, учится; у других недавно украли статуи девочки с флейтой и мальчика с горном, еще в девяностые взятых с развалин пионерского лагеря; а дети Рыбешковых вообще сов прикармливать стали.

Переполненный впечатлениями, Березов направился к своим старушкам-благодетельницам. И обнаружил, что у самих дам дел на участках хватает на все его оставшееся время пребывания загородом. Обнаружил и активно эти дела взялся. Косил траву, носил воду, рубил дрова, красил сарай – мало ли дел можно найти? Вечером заходил Иван Михайлович, курил и рассказывал байки, половину которых придумывал, разумеется. А ночами он рисовал. На холстах появлялись дети, летящие в небе с совами, солдат на крыше деревенского дома, убегающие куда-то мальчик с горном и девочка со скрипкой, большая женщина с маленькой туркой.

В день отъезда он зашел к Ивану Михайловичу, попрощаться и подарить одну из картин, благо написал он в разы больше, чем предполагал, и уже успел такими же подарками порадовать старушек.