Deni Vrai - Четыре рассказа

Мир летит мимо нас стремительно. Мы лишь пассажиры в бесконечном поезде мироздания. Мы заскакиваем в него, оглядываемся, входим в силу, находим себе место и… часто, ох как часто, едва согревшись и привыкнув, с ужасом сознаем, что скоро должны выйти. И успокаивает нас лишь одна призрачная, как все великое, мысль, что нагретое нами место, не будет забыто, что оно послужит кому-то еще, и возможно, если мы не сильно намусорили, то и добрым словом, кто-нибудь нас вспомнит. И мы выходим. А кто-то заходит.

Благодарят ли нас? Кто знает? Да, мы и знаем. Ведь мы занимаем чье-то место, кем-то уже нагретое, кем-то обсиженное и облюбованное. Кто-то уже радовался ему и, возможно, сочинял в уме сонеты. А может, принимал, как данность. Часто ли мы задумываемся об этом? Тревожит ли нас занятое нами место само по себе? Или мы воспринимаем его лишь отправной точкой? Чем-то, с чего можно начать. Начать привыкать, согреваться, жить…

Мороз ударил в город. Навис всей массой тяжелого неба. Тусклое серебро далеких звезд рассыпалось в воздухе. Сотни вспыхнувших точек метнулись в желтом облаке фонарного сияния. Метнулись и замерли, все вместе, в едином порыве, они подрагивали и кружились. Поднялись вверх и плавно осели обратно.

Резким движением, мужчина сбил с воротника осевшие снежинки. Повел плечом, поежился. На вид, человеку было лет сорок пять, пятьдесят. Круглолицый, щекастый и тяжелый. Малоподвижный взгляд обнаруживал столь же не легкий характер и, по всей видимости, того же веса ответственную, серьезную должность. Человек был высок, крупен, мясист, широк в плечах и движениях.

Состав взвизгнул пронзительно – надрывно. Прожектор головного вагона приближался к станции. Яростным напряжением он рвал сгустившийся мрак, пробиваясь сквозь бьющиеся в истерике снежные потоки. Но вся его сила свелась лишь к тому, что он предстал ожидавшим поезда людям подслеповатым, белым пятном на черном фоне. Бессмысленная, ничего не освещающая, круглая, тоскливая лепешка, заляпанная снегом. Но, эта лепешка дарила надежду. Надежду на тепло и уют. Каким бы ни был свет во тьме, он всегда остается светом. Люди на платформе зашевелились. Курившие торопливо вытягивали остатки дыма из сигарет. Говорившие, замолчали. Молчавшие, заговорили.

Вагоны ударялись сцепками, покачивались, тряслись и скрипели. Гулко стонало железо. Но теплый свет, лившийся через окна вагонов, согревал, оживлял усталые, загнанные за день души. Состав остановился. Постоял. Снова дернулся. Взвыл пневматическими усилителями и раздвинул двери.

Люди, которых, надо сказать, в этот поздний час было не так уж много, кинулись внутрь. Они словно боялись выпустить даже крупинку нагретого вагонами воздуха. Они давил друг друга и толкали. Хватали за плечи и талии. Направляли и подсаживали. Они штурмовали открытые двери из всех, данных им сил. Они бежали вдоль вагона, все еще следуя рефлексу преодоления. Садились на лавки, вскакивали и бежали дальше. И так продолжалось до тех пор, пока вагоны не качнулись, не дрогнули и не набрали скорость.

Тьма за окнами полетела мимо. Замелькали фонари, окна далеких домов, экраны мониторов контроля посадки. За окном все завертелось, слиплось и померкло. Электричка улетала во тьму, из которой и появилась.

Люди, явившееся из тьмы, едва связь с темным прошлым была разорвана, заметно расслабились. Движения их стали медлительнее, взгляды прозрачнее. Цепкость и ловкость оставила тела. Скаканье с лавки на лавку прекратились. Люди упивались размеренностью. Когда ехать долго, мелочи перестают интересовать. Мысль начинает работать глобальнее. И как только этот момент наступил, стало ясно, что попасть в вагон не всегда означает – согреться. Чтобы согреться, важно попасть в нужный вагон. Увы, но, найдя нужный вагон, еще одно открытие было неизбежно. Тепла и комфорта на всех не хватает.

В этот главный, теплый вагон люди заходили медленно и даже, словно осторожно. Они оглядывались, оценивали царящую среди собравшихся атмосферу и настроение и только после этого, степенно шли дальше. Занимали свободные уголки, ставили или вешали на крючки вещи, снова осматривались, в поисках, возможно, не увиденного свободного сидячего места… но сидячих мест не было.

Крупный, тяжелый мужчина вошел в вагон. Он окинул присутствующих властным взглядом. Ни на ком его взгляд не задержался долго. Мужчина был без вещей. Свободными руками он отряхнул куртку и воротник от снега, обстучал ботинки, снял шапку и тоже обстучал о бедро. После этого, двинулся вдоль вагона. Он, по-прежнему не задерживал ни на ком взгляд долго. Внезапно остановился. Огромная ладонь накрыла ручку – поручень с краю скамьи. Мужчина свел брови. Губы его дернулись, едва заметно пожевали сдержанное слово. Разглядывая одного из пассажиров, вымолвил:

– М-да.

Электричка завизжала надрывно и протяжно. Дала два коротких гудка и вагоны влетели в короткий тоннель под широким мостом. Прибавила ходу. Много остановок эта электричка пролетала мимо, не останавливаясь, набрав приличную скорость. Вагоны покачивало изрядно. Стоявшим в удобных местах теплого вагона, приходилось искать дополнительные опорные точки, дабы их не вышвырнуло из уютных углов прямо в проход или, еще чего хуже, кому-нибудь из сидящих на колени. Состав словно дорвался до раздолья, вырвавшись, наконец, из пут суетливого города. Он слишком долго и часто отдавал дань приличия частым городским платформам, и теперь, стальная душа его рвалась к огромному, непроглядному и черному свету ночной свободы. Как ни швыряло и как бы ни выкручивало руки, державшихся за поручни пассажиров, эта залихватская погоня за будущим не могла их не радовать, наполняя сердца сладкой истомой предвкушения, скорого прибытия к уютному дому. Даже сухая и бесстрастная данность, очевидного факта, невозможности прибытия к дому раньше означенного в расписании, времени, не могла испортить радости ощущения стремительного движения в нужном направлении.

Но не все радовались и наслаждались пролетающими мимо платформами. Случился в этом теплом вагоне человек, которого нисколько не беспокоило ни медленное пробирание поезда сквозь город, ни его залихватский свист и прыть среди укрытых ночной мглой лесов и полей. Человек этот попросту спал. Припав головой к острому углу, где сходятся окно со стеной, пропустив руки между колен, неестественно искривив, расслабленную спину, он распустил пухлые губы, за которыми виднелись погибающие под слоями желто-черного налета зубы, глаза его были закрыты. Он спал безмятежно, искренне и глубоко.

Нет такого поезда, в котором не произошло бы какого-то курьеза или случая. И уж точно, нет такого случая, который не мог бы вырасти в историю. Там, где есть люди, всегда есть место курьезам, случаям и историям. Большим или маленьким, серьезным и не очень, забавным ли, трагичным, место найдется всегда. Где есть человек, там будет и история.