Глеб Васильев - Эпизоды Фантастического Характера: том второй

***

В сегодняшнем бою случилось странное. Все было точно так же, как в первый раз. Я лежал в траве оглоушенный шумом и мельтешением. Когда все стихло, я поднялся на ноги и увидел, как один из парней нашего отряда отбрасывает автомат и идет к линии фронта. Парень, который стоял за ней, тоже бросил оружие, и пошел ему навстречу. Приблизившись друг к другу, они обменялись рукопожатиями. На этом сражение закончилось.

Вечером на построении полковник Егоров сказал, что недоволен нашим боевым духом. Два человека выживших с нашей стороны и один со стороны врага – такой результат его решительно не устраивал.

***

Ночью мне снилось лицо. Хотел бы, чтобы твое, но это был тот вражеский солдат, который бросил автомат и пожал руку парню из нашего отряда. Проснувшись, я понял, что знаю этого врага – он учился в том же институте, что и я, только на курс старше.

Утром приехал еще один автобус с новобранцами. Разговорился с одним из новоприбывших, Артемом. Оказалось, что Артем учился в том же институте, что и я, только на два курса младше. В армию пошел добровольцем. Странный человек.

***

Сегодня опять был бой. Все та же линия фронта за колючей проволокой на пригорке между сосен, тот же треск и головокружение. Пожалуй, к этому можно привыкнуть. Но с каждым сражением уверенность в том, что мне конец, усиливается.

За час перед боем полковник Егоров выдал нам по две таблетки. Сказал, что витамины, и приказал проглотить их. Таблетки были розового цвета, большие, сантиметра три в диаметре, – не проглотишь. Пришлось грызть. Никто не поверил, что это витамины. Перед построением парни начали делиться ощущениями. Оказалось, что большинство из них чувствовали себя более сильными, быстрыми и опасными.

Не знаю, каково это – чувствовать себя опасным. Но, так или иначе, я никакого эффекта от приема таблеток не ощутил. Ребята же рвались в бой с особой стремительностью и безрассудством. Трое наших бросились за линию фронта, стреляя на бегу. Видимо, им удалось прорвать линию обороны неприятеля. Следом за первыми тремя рванули и все остальные, а через минуту сражение было окончено. Мы победили. Но мне тут не выжить. Увы, это не предчувствие, а уверенность.

***

Вчера после вечернего построения полковник Егоров подозвал меня, отвел в сторону от казармы, приобнял за плечо и, заглядывая в глаза, спросил, пишу ли я письма домой. Я честно признался, что да, пишу. Тогда он поинтересовался, о чем же именно я пишу. Тут я тоже душой не покривил – ответил, что о наших доблестных победах. Егоров, услышав мои слова, как-то криво ухмыльнулся. Спросил, о чем еще я пишу, кроме побед. А здесь я слукавил. Сказал, что еще о том, что армия большая, а шинели подходящего размера для меня не нашлось. Егоров рассмеялся, похлопал ладонью по спине и приказал возвращаться в казарму.

Вот. Теперь я написал тебе о шинели. Видишь? Никакого вранья. Завтра в бой. Таблетки уже раздали, только теперь зеленоватые, в два раза меньше розовых, и принять их нужно перед сном.

***

На этот раз враги сражались, как берсеркеры. Бежали навстречу пулям, паля без остановки, как наши в предыдущем бою. Двое промчались в полуметре от меня, я увидел их лица и узнал – оба парня жили со мной в одном и том же доме, но в других подъездах.

Но и в этом бою наши были быстрее и стреляли точнее неприятеля. Очевидно, зеленые таблетки эффективнее розовых. Еще одна доблестная победа.

Но мне конец, я знаю. Если полковник Егоров найдет мои письма и узнает, что ни розовые, ни зеленые таблетки на меня не действуют, мне конец. Это не предчувствие, а уверенность. На войне, как на войне. Но я не могу не писать тебе, также как не могу врать.

Если после следующего боя я тебе не напишу, не расстраивайся. Просто представь, что на этот раз таблетки были, скажем, голубые. А за поросший соснами пригорок с линией фронта солдаты сражались с такой неумолимой решимостью и яростью, как будто этот бой был действительно важен. Словно за их спинами, где-то далеко-далеко и одновременно так близко, что ближе и представить нельзя, находились дома с их родителями, женами и детьми.

Череп, по сути, является костяной клеткой, в которой с момента рождения и до последнего вздоха томится человеческий разум. Есть ли шанс совершить побег из этого заточения иным способом, кроме как лишившись разума? Нет. Зато, расставание с разумом сулит не только освобождение, но и открытие новых, ранее недоступных возможностей – как говорят сейчас, суперспособностей. Так, безумный араб Абдул Альхазред, покинув клетку своей черепной коробки, создал зловещую книгу аль-Азиф, более известную как Некрономикон, расчистившую путь в наш обыденный мир настолько огромному количеству зла всех форм и образов, что о таком и мечтать не приходилось. Впрочем, многим людям, неспособным на настоящее безумие, чтобы почувствовать себя свободными достаточно иллюзий и симуляций. В частности, книги, подобные этой, пишутся как раз для таких персон – хотя бы на время чтения они могут посочувствовать безумию автора, умозрительно примерить это безумие на себя и вообразить свой разум вне внутричерепной темницы.

Ужас №3: Клетка

Доктор предупредил, что операция мне предстоит серьезная и может затянуться. Проблема с эпителиальными тканями, малигнизация, тканевой атипизм, – вот что мне говорили при направлении на операцию. И поясняли, как для маленького: – дифференцировка утрачена, структура нарушена, нужно резать, пока не поздно.

Затянется, не затянется, – думал я, лежа на операционном столе и поудобнее устраиваясь лицом в ларингеальной маске, – мне-то какая разница? Буду себе под наркозом без чувств кайфовать. Это им тут работать, пилить и резать.

В клетке нас оказалось трое – я, мускулистый азиат-очкарик с татуировками Триады и безногий старик в тельняшке и бескозырке «Ермак». Больше всего мне докучал старик. Стоило задремать, как он, шурша культями по опилкам, устремлялся в мою сторону, бешено вращая глазами и клацая стальными челюстями. Лишь получив пинка под дых, старик уползал в свой угол, откуда грозил мне сухоньким кулачком и сыпал яростными шепелявыми проклятьями. Китаец наоборот вел себя пристойно. Сидя в позе лотоса, то напрягая все мышцы разом, то расслабляя их, он покуривал опиум и, судя по всему, мало интересовался происходящим вокруг. Опиумный дым, которым китаец поневоле делился с нами, приятно щекотал мозг где-то возле основания шеи. Хихикая от щекотки, я подмигивал старику – мол, как, огрызок человеческий, весело ли тебе, пепельница зубастая? На «Ермака», похоже, опиум тоже действовал. В ответ на мои подмигивания он начинал шумно грызть прутья клетки своими стальными коронками, мыча мотив чего-то вроде «не сдается наш гордый «Варяг»». Однажды я предложил очкарику как следует накурить деда – вдруг да осилит старость прутья, перегрызет их наконец, да по домам двинем. Китаец ничего не ответил, даже не посмотрел в мою сторону, свинья узкоглазая. Так и жили. Не тужили, только жрать уж больно хотелось. Да от «Ермака» с каждым разом все дольше отбиваться приходилось.