Глеб Васильев - Эпизоды Фантастического Характера: том второй

Как-то раз, проснувшись, я с удивлением отметил, что мне удалось выспаться. В кое то веке! Это что же, старина морячок прыть терять стал, бросил свои блицкриги? Глянул я в угол, где «Ермак» обитал, и что-то не по себе мне стало. То, что без ног инвалид пожилой, так это мы привыкли. Может им, волкам морским, без ног на палубе не так уж плохо танцуется, штормит меньше и все такое. Только вот сейчас у деда на поверку и рук не оказалось. Лежит себе опарышем бородатым, пену изо рта пускает, а пустые рукава тельняшки возле ключиц узлами, кровью пропитанными, завязаны. Что это с ветераном нашим стряслось? – у якудзы проклятой спрашиваю. Да что с басурманина взять – очки на носу поправил, по мышцам конским волну пустил, закурил – вот и весь ответ. Заподло у них там в Триаде с другими разговаривать или нет – мне фиолетово, но в чрезвычайных ситуациях можно и на заподло плюнуть, я так считаю. Короче говоря, малость взбесил меня черт узкоглазый отсутствием участия. Подскочил я к нему, да в бубен приложил хорошенько. С товарищем по несчастью, – говорю ему, – рожа желтая, беда приключилась, так что хватит тут мослами своими понтоваться. Тут же в руке китайца сверкнула сталь. Дезерт Игл пятидесятого калибра – я такие в кинокомиксах Гая Ричи видел. Откуда голый засранец взял пушку здесь, в клетке? Понятия не имею. Но ведь не сидел же он на чемодане с опиумом, хоть и курил его чуть ли ни раз в час.

– Спокойно, братушка, – примирительно сказал я, из-под мушки бочком уворачиваясь. – Не хочешь дедушке помогать – и не надо. Ему, похоже, уже все равно ничем особенно не поможешь. И со мной можешь не разговаривать, я не в обиде, честное слово.

– Как же ты мне надоел, – грустно вздохнул китаец, но пистолет не убрал. – Тебя и так здесь нет, а шумишь больше, чем Инвазий.

– Инвазий? – удивился я. Скорее тому, что покемон разговаривать умеет. – Это «Ермак» наш что ли?

– Он самый.

– Так, поди, отшумелся старикан. Чего ему теперь? Его не тронь, он и подохнет. А вот нам с тобой надо бы призадуматься, как бы самим без рук, без ног не остаться.

– Почему? Ну почему это происходит со мной? – азиат закатил увеличенные очками глаза. – Другие на твоем месте смотрели бы на полет стаи бабушек в ночном небе, на пульсацию вековых колец среза Вселенной, проникали бы в тайны грибного царства.

– А ты, дружок, чьих будешь? – вот вспомнит, кто таков, глядишь и бред его рассеется.

– Вокруг посмотри, – ответил китаец. Я огляделся – клетка как клетка, стальные прутья вместо стен и потолка, на полу опилки.

– Да ты посмотри, что ТАМ творится, – словно поняв мое неразумение, подсказал китаец. Странно, но только теперь я глянул на то, что простиралось по ту сторону решетки.

От прутьев нашей клетки на сколько хватало глаз во все стороны, тесня друг друга, тянулись стальные изгибающиеся корни, то тут то там замыкающие собой пространства новых клетей. В каждой клетке, которую удавалось разглядеть, я видел себя, сурового очкастого триединца и «Ермака», то есть Инвазия. Если я был собой, а китайца от китайца вовек не отличить, то Инвазий в разных клетках был разный. Где-то он, подобно бабуину, висел под потолком на целехоньких руках и болтал в воздухе вполне себе присутствующими ногами, где-то шатался на своих двоих, но без верхних конечностей. От клетки к клетке количество уцелевших рук-ног старика изменялось. Над всей этой апокалипсической картиной ярко до слепоты сияло солнце, да где-то вдалеке красным полированным гранитом сверкали горные отроги и белоснежные вершины.

– Сальвадор Дали, – только и смог сказать я, оказавшись не в силах оторваться от представившегося вида.

– Да уж. Пистолет есть, да толку мало, – снова вздохнул китаец.

– Как это?! – вскинулся я. – Мочи по прутьям! Сами выберемся, десяток-другой Инвазиев высвободим, а там уж они сами протезами своими стальными нам путь наружу прогрызут!

– Очумел? – на лице китайца отобразилась гримаса неподдельного ужаса. – Жить надоело? Ты глянь, откуда корни у клеток тянутся. Там, где Инвазий зубами приложился, тут же десяток новых клеток вырастает. Ты что, вправду думал, что он прутья перегрызть пытается?! Да он их через слюну да металл множит, что зернышки на шахматной доске!

– Тю. Что ж ты так испугался, если меня тут нет? – поддразнил я бандита, вспомнив его слова.

– Нет нигде. Нет везде. Одно и то же. Ты – везде, значит, нигде, – пожал широченными плечами китаец. – Но безумия даже твоего отсутствия хватит, чтобы порушить здесь все не хуже Инвазия. Ох, не стоило тебе не быть не здесь прямо сейчас. Кстати, извини за вопрос, а ты сам чьих будешь? – очкарик неожиданно лукаво улыбнулся.

– Я? – тупо переспросил я. И, пока китаец дожидался ответа, ногой выбил пистолет из его руки. – Я твой худший кошмар, крошка!

Пожалуй, это худшая фраза из всех, что можно сказать человеку за мгновение до того, как прострелишь ему башку, но других слов в моей собственной голове за это самое мгновение не отыскалось. В любом случае, это лучше, чем стрелять молча.

Решетка оказалась мягче, чем я думал. Один точный выстрел – один прут на вылет. При теле моего голого азиатского друга обнаружилось достаточно патронов. И опиума. Все это словно вывалилось из его недр, как в компьютерных играх из поверженных врагов выпадают аптечки и прочие бонусы. Инвазия из нашей клетки я пристрелил, чтобы не мучился. Пристрелить-то я его, кончено, пристрелил, только он выпущенной в голову обоймы не заметил. Как лежал, пуская пузыри, так и продолжил. Странно.

Когда парой выстрелов я вскрыл ближайшую клетку, на меня набросились все трое. Первым я упокоил желтого, затем другого себя – нельзя доверять клонам. Не то чтобы я рассчитывал на благодарность Инвазия (который в той клетке был свеж, как огурчик и с полным набором конечностей), но то, с какой яростью он в один прием перегрыз мне горло, ошарашило и впечатлило. Умирая, я думал, как все это время в одной с ним клетке держался я, то есть, мой почивший клон.

– Как вы себя чувствуете? – первым делом поинтересовался доктор, когда я пришел в сознание. Самым честным ответом было бы действие – выблевать из себя все содержимое на его белоснежный халат. Только вот в чем беда – перед операцией мне сделали промывание желудка, стало быть, блевать оказалось нечем.

– Спасибо, бывало и… – сглотнув, начал я.

– Но могло быть и хуже. Значительно хуже, – перебил меня врач. – Метастазы мы – чик-чик – порезали. По ручкам, так сказать, и ножкам.

– Ножкам? Ручкам? – я вспомнил вопрос, заданный мне китайцем. Чьих я, собственно, буду?

– Да. Опухоль вырезали со всеми щупальцами. Она так сопротивлялась, так сопротивлялась! – доктор весело рассмеялся.

– Угу, – кивнул я. Значит, яркое солнце, кровавые склоны гор и снежные шапки вершин. – И долго я валялся на столе со вскрытой грудной клеткой?