Валерий Смирнов - Как на Дерибасовской угол Ришельевской

Так Кригер за это понимает не хуже самого тупого чиновника, распределяющего материальные ценности. Поэтому он спокойно звонит сидящему на чемодане рублей возле сливного бачка Луполоверу и назначает ему встречу на следующий день с интересным человеком у еще не раздолбанной статуи под музеем морского флота. При этом мягко намекает Генриху Эммануиловичу: он будет очень доволен. Хотя сам Кригер не знает, чего именно будут торговать этому изменнику родины.

В отличие от Кригера, Шкалик с ходу сообразил, что ему толкнуть отъезжающему клиенту. И после того, как Кригер умчался домой, Иван Александрович, коротко хохотнув, переговорил кое с кем по телефону и пошел в свой институт читать лекцию по научному коммунизму, без которого, дураку ясно, муки не смелешь.

Тот антисоветчик, что гудел за Советский Союз как за страну непуганых идиотов, был ее достойным жителем. Потому что СССР прежде всего — государство постоянных великих починов, рождавшихся за неделю до собственной кончины. Поэтому Кригер не сильно удивился, когда ему вечером позвонил заместитель редактора и намекнул за последнюю заботу партии о производстве. Оказывается, теперь многое зависит от фигуры бухгалтера, и вовсе не потому, что экономика должна быть экономной. А вот почему — Кригеру срочно нужно выяснить на республиканском совещании у Киеве и по-быстрому влупить на первую полосу отчет за это мероприятие, как того требует время и обком. Кригер знал: если он не справится с таким особо важным заданием, так постоянные подписчики «Флага коммунизма» ему этого не простят. Даже если он вместо отчета честно признается в своей газете, что его больше волнует встреча в верхах между Луполовером и Шкаликом, а не очередное важнейшее совещание, за которое забудут через пару недель даже те, кто его придумал. Но, вместо того чтобы морально приготовиться до нелегкой многочасовой работе по высиживанию нужной народу статьи, Кригер поутру бежит к своему коллеге Павлову.

А у журналиста Павлова свои проблемы. Потому что сегодня, оказывается, Андропов брякнул: если к плану прибавить всего полпроцента, а себестоимость снизить на столько же, так завтра без подзорной трубы наши потомки увидят зарю коммунизма. После этого арифметического высказывания Москва звонит в Киев, Киев — в одесский обком, обком — тут же редактору газеты. И вся эта забота Андропова за народ в результате выливается на голову одного только Павлова. А что он может сказать редактору, если художники, соревнуясь в скорости создания шедевров, уже лепят в своих плакатах над головами бодро создающего материальные блага пролетариата нимбы из полупроцентов? Может только и спросить его: на хрена нам нужны бухгалтера, если генсек говорит о процентах в объемах столь любимых Павловым полулитровок? Редактор честно отвечает: маразмы по бухгалтерам и их полезности еще остаются в силе, но лично для Павлова главнее всего сегодня цифра 0,5.

Кригер не сильно обрадовался, когда узнал от кореша: за республиканское совещание все равно надо писать, несмотря на очередную дурь из центра. И честно признался коллеге: ему так же хочется ехать в Киев, как самому Павлову карябать своим золотым пером свежую мудистику, придуманную в Москве. Тут Павлов нагло заявляет, что как раз на полпроцента он согласен и просит Кригера не переживать, а ждать его дома с билетом на самолет до республиканского совещания. Кригер понимает: если коллега что-то говорит серьезно, значит вместо совещания по бухгалтерии он вполне сможет поприсутствовать на более важном мероприятии. Потому как Павлов был до многого способен, несмотря на то, что отказался ходить вечерами в университет марксизма-ленинизма. Горком был недоволен Павловым по этому поводу, зато его жена сочинила стих «Там, где пехота не пройдет и бронепоезд не промчится, мой муж на пузе проползет и ничего с ним не случится».

Павлов со всех ног гонит на своем «Жигуле» у порт за полупроцентами. Одесса — это прежде всего город-морские ворота нашей родины, а потом все остальное. И многие трудовые почины, оказывается, ошивались в этих самых воротах на передовых рубежах. Так что Павлов по-быстрому заскакивает у порт и со смаком, не торопясь, товарится в экспортном магазине-гастрономе № 25, который всем своим видом доказывает: для кое-каких людей Продовольственная программа давно выполнена. Боец идеологического фронта набивает багажник меню, до которого привыкла андроповская шарага со своими полупроцентами и бежит на склад, где третий час перекуривает бригада коммунистического труда в ожидании вагонов. Павлов по-быстрому объясняет жующему колбасу бригадиру Полищуку, с какой инициативой он уже выступил, на что руководитель коллектива безоговорочно продолжает чавкать в знак согласия. Полищук привык до того, что от него требовала партия за долгие годы. И вся ее забота о народе укладывалась со здравым смыслом не хуже этой арифметики с процентами.

Бригадир дожевывает колбасу и делает заявление:

— Ребята! Да заткнитесь вы… Слушайте сюда. Давайте увеличим за полпроцента и столько же снизим… И призываем всех топать за нами по этому пути. Хорошо?

Одни сказали «хорошо», другие брякнули, что будет еще лучше, если тариф по такой идее станет двойным. Третьи допили и молча качнули головами.

А Павлов этого не видел, потому как уже смылся к Кригеру, Зато через день в отраслевой московской газете появился репортаж о новой инициативе на морском транспорте с призывом ко всем труженикам министерства брать пример с коллектива орденоносца Полищука.

Когда бригадир Полищук успел забыть, к чему он призывал родную бригаду, Павлов и Кригер мчались в аэропорт, чтоб «Флаг коммунизма» не остался без гвоздевого материала.

Если Кригеру нужна бухгалтерия, а Павлов жить не может без полупроцентов, так у милиции свои заботы: три недели назад Андропов поднял страну на борьбу с нетрудовыми доходами. Поэтому у здания аэропорта вовсю идет сражение с теми, кто превратил свой личный транспорт в кастрюлю, где варится неправедная башмала. На глазах у стоящего под зданием аэропорта старшего лейтенанта с мордой поперек себя шире, чтоб мимо нее не проскочил ни один нетрудовой доход, Кригер достает из кармана четвертак и демонстративно протягивает его Павлову. А тот выуживает изо всех карманов смятые рублевки, пересчитывает их пару раз и отдает Кригеру, который решительно вылазит из машины и прет на самолет выполнять редакционное задание. Мент спокойно смотрит на отъезжающие «Жигули» Павлова, сообщает по рации его номер, тормозит спешащего сделать приятное своим читателям Кригера и требует его документы. Кригер протягивает старшему лейтенанту свой настоящий паспорт, а мент вместо того, чтобы проверить, не переклеена ли на нем фотография, сует это свидетельство о крепостном праве себе за пазуху. А потом спокойно спрашивает у начинающего нервничать Кригера: сколько он заплатил водителю? Кригер честно отвечает: ничего. Ну в самом деле, разве Павлов взял бы хоть копейку с кореша? Так мент же не знает за этот расклад. Он просто гонит: пока Кригер не скажет правду, его паспорт будет лежать в сейфе под трехзвездочным погоном.