Виктор Рябинин - Былое сквозь думы. Книга 1

Пощекотав девицу за бёдра, что должно было означать как намёк на внебрачную связь, я смело сунулся к известному из индийской классики распущенному бутону живого лотоса. То, что попалось в ладонь, на бутон не смахивало даже при беспредельном буйстве фантазии, хотя подмоченная распущенность ощущалась явно, что вполне было возможно по причине боязливой несдержанности дикарки.

«Терпение и ещё раз терпение, – вспомнил я, кстати, слова Жана, сказанные по поводу возможной сдачи головы нашего вождя в Британский музей. Удаче сопутствует манёвр!»

Успокоив себя мудрым словом, я без усердия немного помял лепестки росной кувшинки Коллени, стараясь не повредить её твёрдым, как копыто, ногтем. Этот нехитрый и доступный каждому влюблённому приём заставил аллигатора проснуться и прямо на глазах превратил в трепетную лань. Ресницы женщины дрогнули, глаза широко распахнулись, и она, за неимением права выбора, обвила меня своими тонкими лапками, заключив в объятия, известные в туземном народе, как прыжок к счастью, то есть стараясь опереться своим животом на что-то, принадлежавшее мне. То ли в колени, то ли в подбородок. И совсем не обязательно было топтать своим брюшком мужскую честь, как это делала Коллени со всей азиатской непосредственностью.

Я всё же стойко переносил эти проявления любви, моля бога, чтобы ей не пришло в голову показать мне все шестьдесят четыре вида знакомых женщине искусств, которые должна знать каждая истинная индианка, начиная с песнопений и кончая владением боевой палицей. Я уже не говорю о той сотне с лишним способов проявления страсти, порождённых пытливым индийским умом, демонстрация которых для меня окончилась бы, как минимум, увечьем, а то и слабоумием.

Но всё обошлось. Коллени не стала раскручивать колесо страсти, простив мне необразованность европейца, а просто приняла открытую позицию супруги бога Индры, то есть задрала ноги выше головы, чем, между нами говоря, не брезгуют и белые дамы. Это было мне духовно близко и привлекало доступностью. И я не стал себя упрашивать, а немедля заскакал козлом между двух смуглых столбов, как значатся женские нижние конечности в индийских инструкциях. Тренированная Коллени не упускала возможности помочь мне, подскакивая на ложе, как от укусов по крайней мере тарантулов, и охаживая меня по спине маленькими, но острыми кулачками. Возможно, как раз в эту ночь была её очередь встречи с султаном, утверждать не берусь, однако ярость её атак, уже не поддающихся моему контролю сверху, вполне допускала такое предположение. Было даже затруднительно решить – кто, кого и как тут любит.

Так или иначе, но моё истязание завершилось полным провалом памяти. Треволнения ночи и ужасы дня дали о себе знать. Да много ли человеку надо? Кусок хлеба, да любимая работа. А как раз её-то в последнее время мне и не доставало. Вот и обессилел, что называется, дорвавшись.

Затмение миновало быстро, но я всё продолжал согревать тело Коллени, распластавшись на нём сытой медузой, но духовно пустой, как дупло. Желания дальнейшего общения не было. Да к тому же, как говорится, труба зовёт и враг не дремлет! Я стал сползать с женщины, будучи мысленно уже в других трудах и заботах. Но как же далеко западному человеку, с его врождённым чувством меры, до восточной ненасытности! Едва я попытался выпростать свой томагавк на волю, как Коллени с упорством необъезженной кобылицы воспротивилась этому, видимо решив выработать весь мой мужской ресурс. После «феникса, порхающего в красной пещере» мне была показана «поющая обезьяна, держащаяся за дерево», а когда без перерыва сцепились «мандариновые утки», я понял, что маткина шейка для Коллени – копейка и запросился домой.

– Янки, ноу гоу хоум, – потребовала азиатка на сносном английском.

Показав в дальнейшем хорошее владение языком, она вновь взбодрила меня, и я согласился на «тёмную цикаду, цепляющуюся за ветку», но это уже был предел для моего, истощённого войной, организма. И Коллени, догадавшись по моей опавшей листве, прозванной китайским народом Ю Хэнь, что дальнейшее насилие бесполезно, отступилась от меня.

– Сердар, – любезно сказала она, – иди домой и восстанови силы фисташками и мёдом. Береги свой нефритовый стержень, он понравился мне. Придёшь сюда следующей ночью.

– А вдруг вас найдут англичане? – спросил я.

–Какие англичане, если сегодня ночью нас не захотел найти даже повелитель Куавер-султан? О, горе нам! Он разлюбил и покинул нас, и мы будем плакать две долгих луны, пока не наступит новое время предстать перед его очами.

До меня дошло, что женщины не знают истинного положения вещей, а их жалобный вой был попыткой привлечь к себе внимание то ли забывчивого султана, то ли евнуха. Я наскоро ввёл Коллени в курс событий последнего времени, и женщина неподдельно испугалась нашествия такого количества одиноких мужчин во дворец. Мне пришлось заверить её в своём единоличном праве на завоёванную собственность и посоветовать, не высовываться из убежища до будущей ночи.

– Мы не будем заниматься политикой, а так как супруг не взял нас с собою на костёр, то переходим со всем имуществом под твоё покровительство, о, новый свет наших очей, – заверила меня Коллени. – Здесь же у нас есть всё для поддержания жизненных сил и телесной формы.

Простились мы по-родственному тепло, но без скандала и, отодрав по пути Жана от Онилы, я покинул гостеприимный кров. Француз вышел следом. Свалявшимися усами и изжёванным корневищем он напоминал куст шотландского чертополоха, бесцельно вырванного из родной почвы. От критики я воздержался, поэтому мы без лишних слов быстро облачились, в уже высохшее обмундирование и направились в покой безгрешного Доменика, где и залегли спать, обессиленные, но с чувством исполненного долга на вражеской территории.

Утром, едва солнце успело пригреть наши головы, в комнату ворвались гвардейцы капитана Делузи.

– Вы арестованы, Дик Блуд, – заорал на меня сержант, обнажая саблю. – Сопротивление бесполезно, следуйте за нами!

Спросонья, потеряв способность даже к словесному противостоянию, на ослабевших ногах я поплёлся за стражниками. О немедленном побеге не могло быть и речи. Друзья остались лежать, как поражённые громом. Похоже, я попадал в историю, и возможно в самый краткий её курс.

Глава 6

УЗНИК СОВЕСТИ

Семья в целом, а острог в частности, имеют для человека огромное воспитательное значение. В чём не успели родители, с лихвой восполнит тюремная камера. Решающего значении при этом не имеет за что и на сколько сел, но если впереди маячит виселица, значит, жизнь прожита не зря и есть что вспомнить предрассветной порой последней ночи. Это я усвоил давно и надолго.