Джон Барт - Плавучая опера

Покончив с сэндвичами, закурили, медленно потягивая из кружек. Кондиционера в заведении судьи не было, зато были три старой работы сильных веера под потолком - прохладно и свет в помещении естественный.

- Да, вот что, - говорит Гаррисон, - когда твоя секретарша утром звонила, Джейн дома не было, но горничная все записала, и Джейн потом тебе звонит, а ты вышел. В общем, она забросит к тебе в контору Джинни часика в три, если это не слишком рано. Ей к трем в парикмахерской нужно быть,

Я чуть опешил, не оттого, что меняется время (по моим расчетам, мы с Джинни должны были на эту плавучую оперу в четыре отправляться), а поскольку совсем забыл собственную просьбу к миссис Лейк, чтобы она позвонила Джейн, - второй уже провал в памяти, а всего за несколько часов. Даже третий, если разобраться: ну конечно, и про записку Юстасии не вспомнил, и про свою записку Джейн, и про эту просьбу к миссис Лейк. Дело серьезное, - ведь явный признак, что нервничаю, ничем другим мысли не заняты, кроме решения покончить с собой как раз сегодня. Само собой, не так уж просто мне это решение далось, но я все-таки скорее должен был испытывать радость, что найден ответ на мучивший меня вопрос, а не поддаваться пошлому страху. Да не это даже главное - радость я чувствую или страх, а вот беспокоят появившиеся свидетельства, что недостаточно себя контролирую, - слишком переживаниями своими захвачен, не то бы память мне так не изменяла в этот, по моим намерениям, самый обыкновенный день.

- Хотел с ней на эту плавучую оперу взглянуть, когда пришвартуется,- говорю.- Как ее тонзиллит?

- Вроде неплохо. Да это и не тонзиллит оказался. Марвин ей вчера горло смотрел, говорит, сейчас гланды удалять острой необходимости нет, хотя он готов, если хотим; в гортани у нее что-то, а миндалины просто припухли, как обычно в таких случаях бывает. Не знаю, пусть Джейн решает. У нас с ней у обоих тонзиллит в детстве был.

- Вырезать бы не надо, - советую. - У меня тоже, чуть в горле заболит, всегда миндалины распухали, но ничего, проходит быстро.

Сказано это было не без умысла - сейчас объясню, - а поэтому я старался говорить как можно более небрежно. Гаррисон, вынув сигару изо рта, рассматривал нагоревший пепел.

- Ну, не знаю, - говорит.

- Понимаешь, Марвин уж очень лихо скальпелем орудует. Когда я еще в Школе права учился, а он интерном был, он меня чуть в евнуха не превратил.

Гаррисон попыхтел сигарой, мы встали.

- А может, и хорошо бы сделал, - откомментировал он, кладя на стол четвертак для официантки. Потом принес наши соломенные шляпы, и через вестибюль мы вышли на улицу. Да, а описывал я уже его внешность? Я ведь не профессионал в литературе, могу и пренебречь такими деталями. Так вот, он грузноват - весит фунтов двести, пожалуй, - но фигура у него все еще стройная, хотя от сидячей жизни кое-где выпирать начинает. Черты, прямо-таки чеканные, когда мы познакомились, теперь стали немного расплывчатые, а щеки, живот уже очерчены не так твердо - вот раньше, когда он играл в теннис и скакал на лошадях, было иначе. Волосы еще густые - они у него вьются жесткими завитками, русый цвет приятно смотрится рядом с бронзовым загаром, скрывающим розовые прожилки на лице (давление у него, думаю, выше моего, но ниже, чем у Марвина), а глаза, зубы, руки - все превосходное. На вид настоящий здоровяк наш Гаррисон, подобранный такой, чистенький. Какой-нибудь изможденный от чахотки коммунист, разумеется, ненавистью изойдет, на него глядя, да и салонный коммунист из тех, кто хорошо питается, рядом с душкой Гаррисоном сильно проигрывает. Я лишь про некоторые особенности Гаррисона писал, имеющие отношение к рассказу, а оттого он у меня вышел не такой симпатичный, как был на самом деле, - ну, уж извините, ведь книга-то не про него, так что не стану дополнять портрет. Только замечу еще, если не успел раньше, что ни дураком он не был, ни нытиком - ни в коем случае. Наоборот, очень даже не глуп, умеет проявить и ловкость, и великодушие, а в обращении очень приятен. Больше скажу: если бы мы жили в разумном мире и мне бы, допустим, дали возможность сделаться кем захочу, так я бы Тоддом Эндрюсом сделаться уж никак не захотел. Я бы предпочел стать кем-нибудь очень напоминающим моего друга Гаррисона Мэка.

- Как там маринадные дела, Тодд? - окликнул меня судья, когда мы выходили, - он целые дни сидит у входа на тротуаре, окрестную жизнь наблюдает. Это он, понятно, про завещание спросил, за разбирательством следит с самого начала, и чем дальше, тем ему только интереснее. - Отспорили уже денежки-то, джентльмены, или пока нет?

Вообще-то я бы охотно ему растолковал что и как, поскольку соображает он хорошо, хоть профессионально и не слишком подготовлен, и мой тактический маневр уж наверняка оценил бы по достоинству. Но при теперешних обстоятельствах, разумеется, и думать было нечего.

- Все по-старому, судья, - сказал я, стараясь погромче выговаривать. - Война продолжается, посмотрим, чья возьмет.

- Сомневаюсь я, что республиканцы долго продержатся, - говорит он уверенно. - Пока еще упираются, только вряд ли устоят. Русские за них, но за Франко-то немцы, а, как ни крути, из немцев вояки лучше, чем из русских. Немцы - они, конечно, тупые, но хорошим собакам тоже ума большого не требуется. А русские тупые, но вроде волов.

Гаррисону не терпелось поскорее кончить этот разговор. Мне, наоборот, были любопытны эти прогнозы, ведь судья газеты читать умеет, а прочитывает штук пять-шесть от доски до доски каждый день. Он, кстати, первым предсказал, что Ролло Мура не переизберут, и на этом его предсказании основывались мои планы, хотя среди балтиморских республиканцев никто пророчества судьи не подтверждал.

- Так, думаете, Франко скоро победит, а?

- Года два, думаю, ему еще повозиться придется, - сказал судья. - Ну, к тому времени как бы вообще все вверх тормашками не полетело.

- Ну да! - Гаррисон даже поежился.

Я сердечно попрощался с судьей - ведь скорей всего нам больше не увидеться, а он был из тех обитателей нашего города, которые мне особенно нравились, - и прошелся с Гаррисоном до его машины, припаркованной на Поплар-стрит.

- Заглянешь вечером на коктейль? - осведомился он, садясь за руль.

Я наклонился и через стекло поблагодарил:

- С удовольствием, премного обязан.

Кадиллак Гаррисона взревел.

- Не чувствуй себя обязанным, - усмехнулся он. - Заходи, после четырех мы все время дома.

Он покатил вдоль застроенной кирпичными домами улицы, плавившейся под горячим солнцем. Я побрел к гостинице вздремнуть, как обычно, и думал о Гаррисоне - приятно было вспомнить наш разговор. С решением торопиться пока не буду, но этот наш ленч сильно увеличил его шансы выиграть тяжбу.