Джон Барт - Конец пути

В мои внепогодные дни тело мое покоилось в кресле-качалке и качалось, и качалось, и качалось, а душа была пуста, почти как межзвездное пространство. Таков был день после визита Морганов: я сидел и раскачивался в кресле с половины девятого утра часов, наверное, до двух пополудни. Если я вообще смотрел в то утро на Лаокоона, я о том не помню. Но где-то около двух зазвонил телефон и вызвал из небытия Джейкоба Хорнера, каковой Джейкоб Хорнер выскочил из кресла и взял трубку.

— Алло?

— Джейкоб? Это Ренни Морган. Вы не пообедаете с нами сегодня вечером?

— Почему, черт подери? — Этот самый Джейкоб Хорнер был весьма нервный тип.

— Что значит почему?

— То и значит. Почему, объясните мне на милость, вы, Морганы, из кожи вон лезете, чтобы накормить меня обедом?

— Вы что, сердитесь?

— Нет, я не сержусь. Я просто хочу знать, почему вы лезете вон из кожи, чтобы накормить меня обедом.

— А вы не хотите к нам приходить?

— Я этого не сказал. Почему вы лезете вон из кожи, чтобы накормить меня обедом? Вот и все, о чем я вас спросил.

Пауза. Ренни всякий вопрос понимала буквально; ответить абы что, просто чтобы замять ситуацию, ей бы и в голову не пришло — она всерьез начала искать причины. Твоя школа, Джо, подумал я. Любой другой на ее месте ответил бы вопросом на вопрос, эдак язвительно: «А почему вообще люди приглашают друг друга на обед?» — и тем обрядил незнание в костюм очевидности. Помолчав с минуту, она ответила, очень осторожно, как если бы проверяла по ходу свой ответ на слух.

— Ну, я думаю, потому, что Джо всерьез решил, что хочет узнать вас получше. Ему очень понравился вчерашний разговор.

— А вам — нет? — я прервал ее из чистого любопытства. Я не видел веских причин, по которым разговор должен был ей так уж понравиться, поскольку говорили мы исключительно о вещах отвлеченных и участие в нем Ренни, хотя и подразумевалось само собой, носило характер несколько ограниченный — в первую очередь поразившим меня молчаливым, но очень внимательным — контролем со стороны мужа. Я вовсе не хочу сказать, что в интересе Ренни к разговору было что-то неискреннее, хотя она и была до жути естественной, или что в манере Джо бдеть за ее умозаключениями было нечто от поведения мужа, стесняющегося собственной жены; он был похож на классного руководителя, который слушает ответ главного своего любимчика, а когда ставил ее мнение под вопрос, то делалось это на самый что ни на есть безличный, мягкий и никоим образом не педантический лад. Джо, он, знаете ли, не был педант.

— Да нет, мне, пожалуй, тоже. А вы считаете, что между визитами должен соблюдаться какой-то особенный интервал, а, Джейкоб?

Я был удивлен.

— А как вам кажется?

Снова короткая пауза, потом ответ, на полном серьезе.

— Мне кажется, для этого нет никаких оснований, если только один из нас не испытывает чувства, что ему еще какое-то время не хочется видеть другого. Я думаю, иногда такое случается. Вы чувствуете что-то похожее, Джейк?

— Дайте-ка мне подумать, — сказал я рассудительно и тоже немного помолчал. — Мне кажется, вы абсолютно правы, когда ставите под вопрос валидность социальных условностей, вроде этих самых промежутков времени между визитами, поскольку нельзя не признать одного непреложного факта, а именно: все они в конечном счете не имеют никакого рационального обоснования. Но из этого не следует, что если некая вещь не имеет рационального обоснования, то она лишена всякой ценности. И нужно иметь в виду, что отказ от условностей, даже самых идиотских, всегда заключает в себе некий риск — вы можете вдруг оказаться во власти беспричинного чувства вины, просто потому, что условности склонны оставаться условностями. Возьмем, к примеру, привычку пить пиво за завтраком, или ездить ночью на красный свет, или совершать адюльтер с одобрения вашего собственного мужа, или практиковать эвтаназию…

— Вы смеетесь надо мной? — спокойно спросила Ренни, как если бы ее интересовала исключительно информативная часть ответа.

— Как вы догадались?

— Знаете, мне кажется, что в большинстве случаев один человек высмеивает другого потому, что ощущает неудобство от несовпадения взглядов и не знает при этом, как взгляды этого другого можно опровергнуть. Он чувствует, что должен знать, но не знает, и вместо того чтобы признаться в этом самому себе, вникнуть в проблему и найти убедительные возражения, просто смеется над аргументами противной стороны. Это слишком легко — смеяться над аргументами. И — я так чувствую — к вам это в немалой степени относится, Джейк.

— Ага. Вот и Джо говорил то же самое.

— Вот теперь вы точно надо мной смеетесь, правда? Я был полон решимости не позволить миссис Ренни Морган еще раз поставить меня в дурацкое положение. Это было и впрямь несложно.

— Послушайте, я буду сегодня у вас и съем этот ваш обед. Я приеду в шесть часов, после того как вы уложите детей спать, я ничего не перепутал?

— Но ни я, ни Джо — мы не хотим, чтобы вы приезжали, если вам самому не хочется, Джейк. Вы должны…

— Погодите минутку. А почему вы не хотите, чтобы я приезжал, если мне этого делать не хочется?

— Что?

— Я спросил, почему вы не хотите, чтобы я приезжал, если мне этого делать не хочется. Видите ли, единственным вашим основанием для отказа от обычая выжидать должный промежуток времени между визитами была бы следующая позиция: социальные условности, может, и необходимы для поддержания стабильности на уровне тех или иных групп, но не являют собой необходимости абсолютной, и в особых ситуациях — если они препятствуют достижению поставленных вами целей — вы можете не принимать их в расчет. Другими словами, вы же собираетесь заполучить меня сегодня к обеду не ради социальной стабильности, а просто потому, что мы все вроде как этого хотим. То есть социальная стабильность вас в данном случае не интересует. Затем предположим, что вашей целью является еще один разговор и у вас есть все основания предполагать, что я, буде все равно окажусь у вас, приму в нем участие, вне зависимости от того, хотел я к вам ехать или нет — а что, большинство гостей так и делают, — ив таком случае вас никак не должно интересовать, хочется мне к вам ехать или нет, поскольку ваша цель достигается в любом из вариантов.

— Вы опять надо мной смеетесь.

— Ну уж нет, так просто вам от меня не ускользнуть. Дело не в том, смеюсь я над вами или нет. Вы уходите от вопроса.

Тишина.

— В общем, так: я приезжаю на обед к шести часам, хочу я того или нет, и если к этому времени у вас не будет готов ответ на мой последний довод, я все скажу Джо.

— Дети ложатся в половине седьмого, — сказала Ренни с едва заметною ноткой обиды в голосе и повесила трубку. Я отправился обратно в кресло и качался еще полных сорок пять минут. Время от времени я улыбался, сам не знаю чему — никакого конкретного чувства эти улыбки не выражали. Я просто несколько раз себя на этом ловил, вроде как в тех случаях, когда, прогуливаясь в одиночестве, я часто ловил себя на том, что повторяю рассудительнейшим тоном и не соблюдая при этом никакого ритма: Пепси-кола в точку бьет; двенадцать унций; вам везет, — сопровождая движение губ наморщиванием лба, застенчивым эдаким подергиванием уголка рта и, время от времени, быстрым движением правой руки. Прохожие часто принимали меня за человека, с головой ушедшего в решение серьезнейших проблем, и порой, когда я оглядывался на кого-нибудь из них, прошедших мимо, я и его ловил на вороватом быстром пассе правой рукой — он пробовал жест на вкус.