Николай Самохин - Шашлык на свежем воздухе

С этими словами я взял Левандовского под руку и повел в пирожковую. Там мы купили себе пирожков и заняли наблюдательный пост в моем любимом углу.

…Дядя пришел через двадцать минут.

— Вот он! — тихо воскликнул Левандовский, схватившись дрожащей рукой за мое плечо.

— Два с мясом, один с картошкой, — заказал ничего не подозревающий дядя.

Мы осторожно, чтобы не повыбивать из рук у граждан тарелочки с пирожками, стали пробиваться к тому месту, где он примостился со своим обедом.

Неожиданно Левандовский остановился и обессиленно припал к моему рукаву.

— Тетя! — прошептал он, туманным взором провожая какую-то даму, уже выходившую из пирожковой, — Боже мой! Тетя!.. Как же они с дядей-то?..

— Да не переживай ты, старик! — сказал я Левандовскому. — Не трясись, ради бога. Встретятся они. Не сегодня, так завтра. Встретятся — куда им деваться…

Мы столкнулись нос к носу на довольно широкой улице.

Я шагнул вправо, уступая ему дорогу. Он тоже шагнул вправо.

— Извините, — сказал я и шагнул влево.

— Виноват, — пробормотал он и потеснился влево.

Лучше всего в подобных случаях сразу повернуться и пойти обратно. Квартала через два можно перебраться на другую сторону улицы. И если тому субъекту не придет в голову проделать такой же маневр, все будет в порядке.

Но я торопился. Он, видимо, тоже.

— Простите, — сказал он, пытаясь обойти меня справа.

Я шагнул вправо и понял, что это надолго. Я подался влево. Он — тоже. Я шагнул вправо и стукнулся лбом о его подбородок.

Вокруг начали собираться любопытные. Мы, нежно обнявшись за плечи, топтались посреди улицы. Случайно я увидел его глаза. В них была растерянность и безысходность, С такими глазами уже ничего не придумаешь.

Толпа зевак запрудила перекресток. Гудели машины. Звенели трамваи. Назревала катастрофа.

Наконец подошел милиционер, оштрафовал нас и развел, как дуэлянтов, в разные стороны.

Пробка рассосалась. Улица приняла свой первоначальный вид. На всякий случай я подождал еще несколько минут и двинулся вперед.

И тут заметил, что он идет мне навстречу. Глаза его горели остаточным магнетизмом. Мы начали медленно сближаться. Спасения не было.

Судорожно вздохнув, я полез на осветительную опору…

Мы вошли в троллейбус — я и Бобик. То есть вошел, разумеется, я, а Бобик сидел у меня за пазухой, высунув наружу нос, блестящий, как шарикоподшипник. Значит, мы вошли и скромно встали в уголок на задней площадке.

— Прелесть собачка, — проворковал добродушный гражданин, потеснившись. — Это он или она?

— Он, — сказал я.

— Где собака? — встрепенулся вдруг пассажир в рыжем плаще. — Ну да! И без намордника!

— Да что вы, — улыбнулся добродушный гражданин. — Зачем намордник такому малышу? Ведь он же еще щеночек.

— Этот? — нервно подпрыгнул человек в рыжем плаще. — Ха-ха! Ничего себе, щеночек! Вот откусит он вам ухо или нос, узнаете.

Добродушный гражданин отодвинулся и на всякий случай прикрыл ухо шляпой.

— Кондуктор! — продолжал волноваться человек в рыжем плаще. — В троллейбусе везут собаку! Я требую!.. Собак возить запрещается!..

— Ох, господи! — вздохнула какая-то бабушка. — Леночка, подбери ножки, детка. Собака, слышишь, забегла бешеная.

— И выпускает он кобеля ростом с годовалого телка, — уже рассказывали в другом конце вагона. — И говорит, что, дескать, у него четыре диплома и шесть медалей…

— Так и есть, — принюхиваясь, сказала кондуктор. — Кто-то везет керосин. Граждане, кто везет керосин? Керосин провозить запрещается!.

— Это возмутительно! — взвизгнул человек в рыжем плаще. — В то время, как в троллейбусе находится волкодав, вы замазываете глаза керосином! Я жаловаться буду! Назовите ваш нагрудный номер! Товарищи, у кого есть авторучка!

— Черт знает, что такое! — не выдержал стоявший рядом пожилой товарищ. — По мне везите хоть носорога! Но почему он у вас действительно пахнет керосином?

— Кто? — спросил я.

— Волкодав ваш!

— Да что вы! — обиделся я. — Вы понюхайте!

— Нет уж, увольте, — попятился он.

— Ага! — закричал человек в рыжем плаще, уставив в меня палец. — Он еще покажет вам, этот щеночек!

А с другого конца вагона катилась отраженная волна:

— Собака укусила!

— Кого?

— Вот этого, в шляпе…

— А мне его медали до лампочки…

— Граждане, кто везет керосин?

— А-а-а-а! Она здесь! Здесь!

— Что вы нервничаете? Это моя муфта.

— И, главное, без намордника…

— Сдать его милиционеру.

— Так всю лодыжку и вырвал…

— Граждане, керосин провозить!..

Наконец, эта волна вынесла на гребне крупного мужчину с желтым портфелем под мышкой.

— Этот? — кивнул он на меня.

— Он! — выдохнул рыжий плащ.

— А ну-ка! — сказал мужчина, уверенно расчищая себе плацдарм. — Троллейбус остановить! Так… Вот вы, вы и вы! Помогите мне.

Мобилизованные товарищи дружно взяли меня под руки и переставили на тротуар. Следом за мной вывалился человек в рыжем плаще, и дверь захлопнулась.

— Ну, и чего вы добились? — спросил я — Вот теперь вместе пойдем пешком.

— Не-ет, — сказал он. — Я приехал. Как раз моя остановка.

И, распахнув плащ, вытащил большой бидон с керосином.

— А песик у вас хороший. Ах ты, пупсик-мопсик! — и он протянул руку, чтобы погладить Бобика.

— О, провокатор! — сказал Бобик и укусил протянутую руку.

Вечером, придя с работы, старший товаровед Лев Казимирович Макурчик переоделся в полосатую пижаму, поужинал, удалил в спальню жену и детей, сел к столу и написал три письма. Первое письмо Лев Казимирович адресовал в редакцию областной газеты.

«Дорогой товарищ главный редактор! — писал он. — Извините, — не знаю вашего имени-отчества. Обращается к вам ударник коммунистического труда экскаваторщик Лев Макурчик. Экипаж нашего шагающего экскаватора взял на себя повышенное обязательство, неустанно борется за экономию горючих и смазочных материалов и за безаварийную работу. А на днях мы добились большой победы: готовясь достойно встретить международный праздник Первое мая, выполнили план на 180 %. По этому случаю я написал стихотворение, которое мои боевые товарищи одобрили и похвалили. «Если стихи напечатают в газете, — сказали они, — мы обязуемся в другой раз выполнить план на 200 %».