Александр Ермак - Записки озабоченного

– Да…

И мое общеобразовательное:

– «Yes…»

– Да…

– «Yes…»

– Да…

– «Yes…»

– Да…

– «Yes…»

Я чувствую, как внизу, где-то глубоко внутри живота начинает теплеть. Там формируется горячий шар. С каждой секундой он становится все больше и больше. Он сладко жжет и давит. И давит, давит. Еще немного, и огненный шар вырвется на волю вулканом, фейерверком, фонтаном кайфа.

– Да…

– «Yes…»

– Да…

– «Yes…»

– Да…

– «Yes…»

Нас сотрясает почти одновременно…

Мы лежим вне времени, вне пространства. Пять минут? Десять? Час?…

Сознание возвращается. Голова начинает соображать:

– Но Мерилин?

Марина смеется:

– Она мне всегда нравилась. В детстве я очень хотела быть похожей на нее. Когда подросла, даже красилась в блондинку. А в этот Новый год у нас на работе был карнавал. И я сшила себе это платье, купила парик. Тебе понравилось?

– Очень.

Марина опустила мне голову на грудь. Сказала негромко:

– Знаешь, а ты немного похож на моего любимого актера. На Алека…

Жму плечами:

– Да, ну?

Приподнимается. Водит пальцем по моему лицу:

– Точно, точно. Нос, губы…Тебя еще только во фрак одеть.

– Нет ничего проще. Вот допишу свой репортаж, получу гонорар, раздам долги, а на остаток мы пойдем покупать мне фрак…

Опять смеется:

– Ловлю на слове. Обещаешь?

– Обещаю…

Утром, проводив Марину на работу, снова сажусь за пятую (последнюю?) часть репортажа:

«Нас сотрясает почти одновременно… Мы лежим вне времени, вне пространства…»

Жизнь каждого из выдающихся людей всегда окружена потертой занавесью таинственности и загадочности. И поэтому трудно судить, что же на самом деле предопределило те или иные повороты в судьбе интересного обществу человека, что повлияло на истоки его творчества.

Появления творца в свете, его бурные романы, буйные конфликты не только не исчерпывают любопытство критиков и всяких прочих, но и наоборот, только разжигают его. Как правило, все эти события обрастают совершенно невероятными деталями, превращаются в откровенные слухи и домыслы. А в результате общественный портрет не имеет ничего общего с оригиналом.

И вот в связи с тем, что в литературном и обывательском мире сложилось совершенно неадекватное представление о жизни и творчестве выдающегося писателя Александра Николаевича Ермака, нами предпринимается попытка пролить луч света на темное лицо данного человека – мы публикуем исключительно подлинные свидетельства о его повседневной жизни, творческих тяготах, лишениях и заботах.

В ходе подготовительных работ нам поступило множество предложений к публикации от частных лиц, организаций и всяческих там союзов. Речь шла о воспоминаниях, отзывах, наблюдениях за творчеством и жизнью знаменитого прозаика, а иногда и поэта – одного из величайших первопроходцев интерактивной школы. Однако в большинстве случаев возникли определенные проблемы с тем, чтобы гарантировать читателям подлинность представленных документов, а также и событий в них описываемых. Поэтому, избегая опасности искажения натурального образа А.Н., мы отобрали лишь часть материалов, часть, действительно имеющую отношение к его жизни до смерти.

Все представленные документы, на наш просвещенный взгляд, достаточно широко освещают творчество замечательного Ермака современности, позволяют окончательно понять, как он дошел до такой литературной жизни, осознать, как ему удавалось совместить такую жизнь и такое искусство.

С почтением к до сих пор читающей публике,

Вс. Иванов-Розенблюм,

Профессиональный критик, друг и дальний родственник. Автор 12 предисловий, 48 послесловий и 365 некрологов. Член союза писателей– панегириков. Почетный член общества любителей слива.

В подготовке настоящего издания также принимали участие:

майор соответствующей службы Б.К. и почетная жена Ермака – Пульхерия.

Я, Ермак Александр Николаевич, родился в рабоче-крестьянской семье четвертым ребенком с края 11 мая 1962 года на границе города Новосибирска и деревни Огурцово Новосибирской области.

Моя мать – Анфиса Никоноровна, дочь четы Бурлаковых, бежавших от голода пешком из Рязани в Сибирь в начале века. Ее отец, мой дед, хотя и носил русскую фамилию, кровей был монголо-татарских княжеских из рода Чингисхана. Ее мать, моя бабка, была чистокровной хохлушкой – Гриценко. Они говорили на разных языках, потому и не понимали друг друга. Вследствие этого непонимания я и имею столь многочисленную родню – двенадцать тетушек и шесть дядек только по материнской линии.

Мой отец – Николай Прохорович был чистокровный русский, чего не скажешь о его родителях. Так дед был на одну половину бродяга – потомок легендарного путешественника Ермака, оставившего на память о пребывании в деревне ребенка и фамилию; на другую половину – откровенный мордвин. Бабка была чалдонкой – “то ли с Чала, то ли с Дона” и пела мне вечерами свои заунывные чалдонские матерные песни.

По нашему огороду проходила городская черта, которая и позволила мне, живя в непосредственной близости к природе и народу, вырастать городским жителем. Так в туалет я всегда ходил за черту города в деревню, обедал же с ножом и вилкой в руках в своей городской усадьбе. Все друзья мои были деревенскими, но учился я в городской школе, за что они меня частенько били – как городского, за что я их бил – понятно. Но после драки мы обычно уважали друг друга и даже гордились.

Моя первая учительница была математичкой и хотела воспитать из меня великого математика. И хотя я легко защитил теорему Ферма во втором классе, меня рвало на улицу в нематематическую импровизацию. Мне нравились житейские задачки с неизвестными личностями и парадоксальные примеры иррациональных решений.

Первый сексуальный урок мне преподала старшая сестра моего друга. Я был неоднократно изнасилован ею и ее двумя подругами. Однако я гордо не рассказал об этом никому кроме своих друзей и одноклассниц, а также поклялся не вступать с ней больше ни в какие отношения по собственной воле.

Мой первый настоящий литературный опыт потряс меня. Пятнадцатилетним, будучи в состоянии весьма одухотворенном неверностью моей сожительницы Ксюхи из седьмого «Е» класса, я написал каким-то дерьмом на заборе школы “Хрен тебе в задницу”.

Все проходящие мимо люди непременно останавливались у забора, вчитывались и вчесывались в затылок. Я слышал, как они начинали рассуждать:

– Хрен, это в каком смысле?…

– За что?…

– Может, стоит попробовать?…

– Истинно ли это утверждение?…

Вскоре у забора появились учителя, завуч, директор школы. Они дружно скандировали: