Александр Ермак - Записки озабоченного

на четвертом:

на пятом:

«…разбирая до костей прозу выдающего прозаика П.Куролапого, мы видим, что никаких собственно костей, как впрочем, и прозы в его произведениях нет напрочь. Есть лишь сопли, на которых кое-как болтается субтильный сюжетец, сопли, которыми приклеены друг к другу аномальные герои и их соответствующие причиндалы.

Мотя Фиго – герой-любовник романа «Запретные цукаты». Ну какой он к черту герой-любовник с его-то сорока двумя килограммами веса!? Несложный подсчет килокалорий, необходимых для функционирования, убедительно показывает весь абсурд существования этой двухметровой рептилии!

Роза Бирюзовая – несчастная мать. Может ли быть несчастной мать, выдавшая дочь замуж за сына президента и ставшая при этом любовницей самого президента, а заодно и премьер-министра вместе с кабинетом?

В принципе может. Но почему тогда она улыбается на всех картинках? Почему умиляется в каждой фразе? Почему сама является инициатором всех событий?… Потому что ей нравится такая жизнь! И она действительно счастлива своей этой трогательной во многих местах жизнью…

…не все, однако, так противоречиво и ненатурально в романе Куролапого. Безусловно, стоит отметить неподражаемый язык данного прозаика. Длинный и слюнявый, он как бы обволакивает читателя своей зловонной слизью, как бы зовет за собой в ту глубокую дыру, куда по замыслу автора рано или поздно падут-таки «запретные цукаты»…»

«…Глория проснулась, как и положено, по утру. Оглядевшись и не узнав своего отражения в потолочном зеркале, рассмеялась:

– Какая я же все-таки, Глория!

Она с удовольствием взбрыкнула попой – волны заходили вдоль и поперек. Она вспомнила все – это же ее попа, ее кровать, ее квартира. Где-то рядом должен был быть и ее то ли муж.

Она пристальнее вгляделась в потолочное зеркало. От кровати по нежно-бирюзовому паласу тянулся ровный и красивый, как будто выписанный импрессионистской кистью след крови.

Глория улыбнулась и, погрозив в зеркальные небеса вкусным мизинчиком, приподнялось на крепких локтях:

– Пьер-Жан, выходи…

Окно тут же распахнулось и в него прямо на канате, прямо в постель к ней впрыгнул муж с надкусанной шеей. В его кривых «а ля тюрк» зубах теснился огромный букет пан-гавайских лилий.

– Гло-, – только и успел сказать он, роняя на ее грудь лилии, кровь и еще теплые слюни.

– Пьер-Жан, – улыбнулась Глория, проворачивая стилет в его пахучем

паху…

…

– Пьер-Жан, – качнул кадилом молоденький дьякон.

…

– Пьер-Жан, – чиркнул пером в реестре военнообязанных старенький клерк.

…

– Пержан, – кричали гларусы, давясь дармовыми помоями над акваторией

порта.

…

Глория потянулась и сладко колыхнула задом:

– Такая вот, Жан – пьерверзия…»

«В связи с женитьбой студента А. Ермака выдать ему двойную стипендию в качестве единовременного пособия по статье „Научные исследования и изыскания…“

«Ваш воспитанник не оказался. Он целый день ругается предпоследними словами по женской и проректорской части. Вечерами выезжает по его словам „на натуру“, отчего по возвращению имеет подозрительные запах и цвет. Мое приданое пустил по миру развлечений. Не водит меня на заседания худсоветов и литтусовки. Требует котлет. Во сне громко икает и называет меня „Верой“. А спросонья – „Кобридзе“

Часто пристает в постели и возле с разными глупостями и откровенными предложениями. Слушает тяжелый рок. Меня – редко. Пишет на туалетной бумаге. Ругается, когда я ей пользуюсь.

Прошу принять меры.

Искренне ваша и заранее готовая

Мария-Луиза Вычурмак-Ермак»

«Просим вашей поддержки в бракоразводном деле нашего товарища и коллеги А.Ермака. Со стороны суда намечаются задержки, а мы видим, как каждый день супружества нашего товарища с гражданкой Гореевой Р.П. тяжело отражаются на его творческом здоровье. Можно сказать, что он вошел в затяжной творческий кризис.

Он располнел. С утра до вечера ни о чем не думает, только ест и пьет как последняя скотина. С большим трудом ему удалось накропать и переслать нам подметное письмо с мольбой о прекращении такой жизни.

Последнее стихотворение он написал семь месяцев назад. И вот только эта записка стала его новым творением. Душа его томится в семейной неволе и рвется, и рвется наружу…

Помогите спасти нашего экспериментально влипшего в брачную жизнь товарища…»

«Настоящим заявляю и обещаю, что брак с гражданкой Дыдыко П.К. был последним в период моего обучения в подчиненном вам храме.

Отныне ничто не станет мне помехой к своевременной подготовке и защите дипломной работы по теме, определенной согласно литературной разнарядке…»

«Принятый на испытательный срок А. Ермак фактически не справился ни с единой своей обязанностью.

За два месяца не заключено ни одного коммерчески выгодного нам литературного договора. Ермак ведет переговоры исключительно слитературными шлюхами и нимфоманками. Утверждает, что за их пронизанной инстинктами прозой – будущее. Но я не могу взять на себя ответственность и пустить их произведения в тираж. Ермак же настаивает, тыкая в носы договоры, напечатанные на, извините, нижнем белье, а также крича, что дал писательницам задаток в самом что ни на есть натуральном виде.

В офисе Ермак бывает редко, ссылаясь на то, что все время бегает в поисках выгодных контрактов. А когда появляется, то, еще раз извините, отирается рядом с вашей секретаршей. И как-то подозрительно отирается, надо сказать. Иногда и подолгу…»