Игорь Чубаха - Железная коза

– Полно бузить, – надзиратель дружелюбно утер расквашенный нос. – На ужин пора.

– Погоди, любезнейший, – успокоился Содомский. – Я еще не сказал монолог о первом побеге. – И нечаянно укокошил каблуком невесть откуда прибежавшую сколопендру. – Ей тоже не повезло.

– Да. Мы тогда были наивными. Мы не ведали, что может натворить номер тринадцать. Мы стали копать подкоп и наткнулись на камень, – начал объяснять Гоморский.

– Да. Наткнулись на камень, а на нем было написано: «Направо будешь копать, коня потеряешь...» – подхватил Содомский, наступая на голову еще одной, перепутавшей камеры, кобре. – Я очень разволновался, когда представил, что подразумевается под словом «конь».

– И? – заинтересовалась дама.

– И лопата сломалась. Одним словом, сплошная невезуха, «Оставь надежду всяк сюда входящий».

– Я такую Надежду оставил на воле: губки бантиком, с поволокою глаза, – вздохнул грустный, как клизма, Содомский. – Заглянешь на огонек, она вокруг тебя суетится, суетится, суетится... Слава Аллаху, свидания в тюрьме отменены для неблизких родственников.

– И я такую же, – вздохнул печальный, как пипетка, Мустафа.

– Моя жила на улице имени Клабика!

– И моя!

– Дом восемь, квартира семь!

– И моя! Да пригласит владыка Луны дэв Хонсу моих врагов сниматься в рекламе гильотины.

– Мы с тобой, как братья, – мужчины кинулись в объятья друг другу и разрыдались.

Если их имена что-то и означали, то на каком-нибудь мертвом языке.

– Ужин пропустите, – напомнил добродушный надзиратель, прослезившись.

Описывать тюремную столовую не имеет никакого смысла, поскольку она представляла собой тысячу семьсот двадцать три прямоугольных кирпича, не соединенных раствором. И каждый заступающий на дежурство по кухне надзиратель лично руководил бригадой зэков, каждый раз возводивших новое помещение в соответствии со вкусами сегодняшнего представителя власти. Как подметил проницательный, но великий мудрец Айгер ибн Шьюбаш: «Под стоящий воротничок петля не пролазит». Стоит лишь уточнить, что каждый кирпич отчетливо пах карболкой.

В тюремной столовой стоял невообразимый шум. Зэки сидели вдоль длинного и скучного, как эта история, стола. Посуда, чтобы ее не крали и тайно не переправляли на волю, имела сверленые дырки в самых неожиданных местах, которые предполагалось в процессе приема пищи затыкать пальцами.

– Держись нас, и тебя никто не тронет, – воинственно сверкнул глазами благородный, как библиотекарь, Мустафа. И тут же ему на голову кто-то выплеснул тарелку баланды. Мустафа не заметил кто, а то бы показал обидчику.

Троица села на свободное место, и оказавшиеся рядом зэки тут же пересели подальше: такая страшная слава шла о жильцах «тринадцатки», о кружившей вокруг них невезухе. Правда, один зэк замешкался, подавился котлетой и убежал в санчасть за справкой, освобождающей от каторжного труда, другой кинулся к освободившейся тарелке, тоже подавился и тоже убежал. Третий решил убежать сразу, но, оказалось, сидел далековато, и ему повезло: подавился и умер.

Шум немного стих.

К устроившейся во главе стола огромной, на вид свирепой, как паспортистка, бабе подьюлил надзиратель и что-то шеплун на ухо. Баба, получившая срок за подделку гороскопа (можно только гадать, что она себе там напророчила), поднялась, легко забралась на стол и пошла, пиная миски направо и налево, к Ознобе. Баба была всем бабам баба. Косая сажень в плечах. Неприступная женщина. В предыдущей жизни она успела потопить Атлантиду.

На том небольшом пространстве ее могучего тела, которое было не запаяно в цепи и клепаную-переклепанную черную робу, помещалось столько наколок, сколько Солженицын предложений не написал за свою творческую жизнь. Все конечности резко увеличены в объеме, кожа утолщенная в грубых складках, на отдельных участках экзематозные высыпания и корки.

– Ее кличут Пятиэтажкой, – шепнул Мустафа. – Тюремный врач определил у нее слоновую болезнь. Земля ему пухом.

Отброшенная громадной ступней миска с баландой тут же сделала на его лице овощную маску от морщин. Мустафа не любил подобных шуток, но это была не шутка, и мужчина сдержался.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ. Краткий перечень наколок на теле заключенной N 1996. Кличка «Пятиэтажка».

Наколка N 1 (бабушка в детстве вязальной спицей, устав пересказывать, выколола на животе сказку).

Иван-царевич-паша был женат на Василисе Прекрасной-ага тридцать лет и три года, и однажды понял, что видеть ее не может. Не то чтобы разлюбил, а возненавидел: она и храпит по ночам, и ноги не эпилирует, и готовить за тридцать лет не научилась.

Пошел Иван-паша к тестю, Морскому Царю.

– Вот-де, тестюшка, – молвил царевич, – не могу видеть жену свою ни в одетом, ни в голом виде. И близорукость здесь не причина, а следствие. Отпусти меня на все четыре стороны.

– О`кей, – говорит Морской Царь. – Без проблем, но ты должен не отгадать три самые тупые загадки.

Делать нечего, стал Иван отгадывать.

– Без окон, без дверей, полна горница людей, – хитро улыбнулся Царь.

– Закрытое НИИ.

– Нет. Ты, Вань, в моем тридевятом царстве от жизни оторвался. Это Кресты, – вздохнул огорченно Морской Царь. – Ладно, не для чего, чего иного, прочего-другого, а для единого единства и дружного компанства загадываю вторую загадку. Волос к волосу, тело к телу, и получается мокрое дело.

– Это, – почесав затылок, предположил Иван, – пищеварительный процесс воробья.

– Ну что ты за обормот. «Мурзилку» не читал? Это же глаза, зеньки, шурупы, буркала, очи... Ладно, самая последняя загадка: Василий Иванович в день с песней трижды переплывает Урал-реку и каждый раз продает белым ящик патронов. Петька каждый день точит шашку и спасает из пожара пятерых грудных детей. От кого из них уйдет Анка, если не подвезут патроны?

– Это не смешно, – сказал Иван-паша.

– Смешно – не смешно, я тебе разве Эльдар Рязанов? – возмутился Морской Царь. – Посмотрел бы, как ты повеселишься, когда от твоей дочки зять уйдет. Одним словом, никуда тебя не отпускаю. Будешь здесь за себя и за того парня.

Тогда Иван-царевич-паша свистнул. Невесть откуда прибежал серый волк. Иван оседлал зверюгу, и они умчались в родные пенаты.

Вернулся Иван туда, где никто не храпит рядом по ночам, в родное царство. Отпустил волка и залез на печь.

А когда кто-нибудь величал его Иваном-дураком, паша молчал, только хитро улыбался.

(Продолжение перечня наколок в следующей главе).

– Ты! – ткнула пальцем в Ознобу наглая, как синусоида, Пятиэтажка, и с потолка посыпалась штукатурка. – Я!.. – ткнула пальцем себе в грудь Пятиэтажка.

– ...Твой ночной кошмар, – подсказал подхалимистого вида курчавый зэк, воняющий, как портянка.