Мартти Ларни - Памфлеты, фельетоны, рассказы

— В участок на допрос.

— Отлично! — сказал сердитый юноша.

— А что именно?

— Да то, что меня допросят. Хочу поделиться всем, что только знаю о весне.

— Надеть ботинки!

Сердитый молодой человек сел на скамью и стал покорно выполнять приказ. Но природа взбунтовалась — слишком малы. Еле перевел дух сердитый юноша. — Я так и знал, что вы их стащили.

— Простите, я купил их два часа назад.

— Ладно, одевайтесь.

— Не лезут.

— А без носков?

— И без носков не лезут. Ноги распухли.

— Или обувь села?

— А босиком нельзя дойти? Как-никак весна сейчас.

— Прекратите зубоскальство. Пошли.

И сердитый молодой человек под конвоем отправился в участок. Он шел, весело мурлыкая, бодрое настроение передавалось с ног на голову. Его ботинки нес полицейский, а сам он весело топал, помахивая носками встречным прохожим.

— Топтал газон в парке? — спросил комиссар, снимающий допрос.

— Топтал, господин комиссар, — отвечает юноша. — Упоительное ощущение. Словно кончиками пальцев гладишь щеку молодой девушки.

— Ближе к делу! Не пытайтесь обмануть правосудие. Итак, вы признаете, что намеренно топтали газон в парке? Вы сделали это умышленно или не умышленно? Отвечайте!

— Намеренно! Намеренно! Эх, господин комиссар! Вот бы вам тоже попробовать. Сняли бы вы свои тесные сапожищи, расправились со своими предрассудками, и айда на травку, отдающую свежестью, послушали бы пение птиц и вообразили бы себя ребенком…

— К делу! Ваше душевное состояние проверялось когда-нибудь? Вы не подвергались ранее наказанию?.

— Никогда! Да, а затем прошлись бы по газону, открыли бы пошире рот и ноздри и дали бы весне проникнуть в свои затхлые легкие… Ах!

— Довольно! Хватит! Не пытайтесь изобразить ненормального. Ваша профессия?

— Я поэт, поэт-модернист.

Комиссар посмотрел на полицейского и шепнул ему:

— Безнадежное дело. Отпустите его. А обувь попридержите для расследования.

Она была уже старушкой: ей было скорее под семьдесят, чем за шестьдесят. Она обожала строгость, боялась перевода на пенсию и ненавидела упрямую детвору. Тропа ее жизни была куда прямее пробора на ее убеленной сединой голове: на ней не было следов каких-либо извилин подъемов или спусков. Она была также и требовательна, внушала к себе уважение и страх. Более того: учащиеся должны были величать ее нейти *. Вся жизнь этой особы напоминала существование раковины: она жила только для себя одной и, как ей самой казалось, готовясь к жизни грядущей.

На стезе ее ристаний то и дело появлялись препятствия: жалкая изуродованная детвора, в которой селился порок. Однако она с достоинством переносила невзгоды, обламывала зубки духа, прорезавшиеся у крохотных агрессоров, и заглушала их протесты под прессом воспитательной работы.

В поселке проживала семья, на протяжении восемнадцати лет докучавшая и продолжавшая докучать нейти. Семья батрака в полном составе: одиннадцать ребят. Вечно кто-нибудь из них да бегал в школу. Это казалось нескончаемым, а порой и бессмысленным. Одиннадцать ребят!

Нейти ловко обращалась со счетами. Мысли ее бывали всегда поглощены ими. Когда ученики писали в тетради умные слова и в классе стояла нравственная тишина, нейти позволяла себе развлечься счетами. Это была ее лира, однообразие которой рождало набожное томление в невинной душе старой девицы. Впрочем, сегодня она снизошла к скучным будням народной школы, решив несложную задачку. В семье батрака Руоттила было одиннадцать детей, каждому из них предстояло шесть лет топать сквозь узкую школьную калитку. Получалось 66 лет, что уже приближалось к возрасту нейти. И все как один: чумазые, пугливые и своевольные.

Нейти отложила счеты в сторону и с высоты своей учительской кафедры окинула класс изучающим взором. В нем было свыше сорока юных человеческих душ. Кашляющих и шмыгающих. И посреди всего этого одиннадцатый Руоттила, второгодник третьего класса.

Мальчонка сидел за первой партой. Лицо у него было неопределенное: когда он щурился и морщил лоб, то совсем походил на старуху; когда же взгляд его глубоко посаженных глаз был устремлен вдаль, он напоминал Христа-младенца, выхваченного с престольного образа. Восковой худенький мальчик.

Нейти паренек внушал неприязнь. Почему, она сама не знала. Возможно, потому, что, оставшись на второй год, он добавил еще одно звено к школьной цепи семьи Руоттила. Теперь она насчитывала уже 67 лет. Чтобы убедиться в этом, не нужно было счетов. Бывает ведь в жизни что-то само собой разумеющееся и не поддающееся сомнениям.

— Урок окончен!

В голосе нейти слышались нотки некоторой усталости и пресыщенности. Ученики собрали тетради и отнесли их на стол к учительнице. Сборник мудрости третьего класса, сочинение на тему, заданную преподавательницей: «Что для меня всего дороже дома?». Любовь принудительная: не меньше двухсот слов. Своего рода минимум любви, минимум общинной народной школы. Но младшего Руоттила любовь сторонилась — он подал учительнице чистую тетрадь. Атмосфера в классе сгустилась, как небо, предвещающее явление отца-громовержца.

— А у тебя почему не написано?

Мальчонка зашепелявил, точно в рот ему набилось сухое толокно:

— Не получилось… Не сумел…

— Так ты и не старался…

— Нет, я старался, но у меня ничего не вышло… Очень уж трудно было…

У нейти зачесались руки. Она схватила указку и постучала ею о край стола.

— Тихо.

И тишина наступила. Укоризненная тишина. Перед классом стояли, глядя в упор друг на друга, беспомощная юность и беспощадная старость.

— Вот вам пример плохого ученика, — начала старая преподавательница. Уроки не выучены, в тетради для сочинений — ни слова. А ну, ответьте: правильно это?

Никто не ответил, и наставница продолжала:

— Нет, неправильно. В наказание Аапо Руоттила всю перемену простоит за доской. А теперь ответьте снова: заслужил он это?

В классе стояла тишина, как в церковной ризнице. Преподавательница сама же ответила:

— Заслужил.

Затем она показала Аапо на доску, на которой четким почерком были выведены слова: «Что для меня всего дороже дома?» — и промолвила:

— Ступай-ка за доску да подумай там.

Мальчик повиновался. Он выглядел жалким, беспомощным мямлей. Чересчур большая блуза и длинные штаны дополняли безрадостную картину — Аапо Руоттила напоминал нищего, тянущего свою лямку.

Как только ненавистная курточка, прятавшая внутри себя мальчонку, скрылась за доской, нежно предоставившей ему убежище, нейти повысила голос:

— Следующим будет урок рисования. Рисовать будете с натуры. Да, да, с натуры. Лена Тупала, ты принесла с собой репу? Ага. Отлично. Положи ее сюда на стол. Именно такую я имела в виду. Настоящая полевая репа с ботвой. Ну ладно, а сейчас ступайте на перемену!