Владимир Лорченков - Все там будем

- Ничего, кроме земли мы, Лунгу, не видели, - недоуменно разводил руками отец, - а вот мой пострел только к механике и тянется…

С пяти лет руки Василия утратили аромат земли, свойственный всем, кто встает еще до того, как самые ранние петухи проснутся, и покрылись маслянистым налетом. Постепенно пальцы мальчика потеряли чувствительность, из-за ссадин, царапин и ран, которые то и дело он сам себе наносил по неосторожности инструментом. В десять лет Василий, все лето отстояв на поле с табаком, купил на собранные деньги маленькие тиски, набор напильников, паяльник и пилу-болгарку. Отец его за это немножко побил, но после того, как Василий починил телевизор, гонять сына за странное увлечение перестал. А когда началась пропаганда механизации, уж тем более, неповадно стало сына стыдить за то, чего от него, и всех молодых людей республики желала Советская власть. Правда, иногда в своей любви к механизмам Вася доходил до крайностей.

- Слышь, отец, - поманил председатель как-то отца Василия на серьезный разговор за угол дома, - сдается мне, что сын твой замыслил такое…

- Какое? - поразился отец. - Что он, кроме шестеренок своих, замыслить может? Да и как шестеренку замыслить-то?

- А ты ступай за мной, да погляди, - зловеще грустно сказал председатель, после чего отцу Василия стало как-то особенно неуютно и одиноко на пыльном дворе.

Прокравшись к сараю, где Василий занимался техническими работами, мужчины осторожно приоткрыли дверь и заглянули внутрь. Самого Васи в доме не было, работал в поле, потому можно было не бояться. Но все рано было боязно. А вдруг в сарае - адская машина?..

…А ведь примерно она там и оказалась! Онемев от ужаса, председатель и отец Василия глядели на странную конструкцию, напоминающую три этажерки, поставленные друг на друга непонятно чего ради. Напомнило все это председателю, о чем он и не преминул шепотом заявить, огромный старинный корабль, с обилием парусов. Отцу это не напомнило ничего, кроме ссылки в Сибирь, которую он, тогда совсем еще ребенок, еле пережил с родителями-кулаками. Правда, вслух об этом крестьянин не вспомнил - ссылал-то их в Сибирь нынешний председатель, а чего хорошему человеку худое напоминать?..

- Интересно, что это? - вместо этого сказал он. - Уж не тряпки какие-то на фанере, да с рейками?

- Да уж тряпки, и на фанере, и с рейками, - ядовито поддразнил председатель, - так ведь что толку-то, если мы самого главного не знаем?

- Чего? - испугано спросил отец, и сердце его сжалось, потому что сына он любил, и сердце у него после Сибири было жалостливое, а глаз слезливым. - Чего мы с тобой не знаем?

- Мы с тобой не знаем, - стиснул зубы председатель, нахмурившись, - ЦЕЛИ, с которой твоим преступным сыном был создан этот преступный аппарат.

- Слушай, Коваль, - сказал, смелея от трусости, отец Василия, - ты сыну дело не шей. Чай, двадцатый съезд уж прошел. И вас, сталинистов, мы всех разоблачили. И сына моего на мучения на Север куда отправить, как ты нас отправил, я тебе не дам, понял?!

- А что, - искренне обиделся председатель, - глядишь, отправим куда, а он перевоспитается.

- Я тебя, - со слезами на глазах, потому что снова вспомнил себя маленького в Сибири, сказал отец Васи, - сейчас вилами в бок перевоспитаю.

И аккуратно притиснул председателя вилами к стене сарая. Несколько минут мужчины глядели друг на друга, а под ногами у них мелькали шустрые, как блохи, сельские куры. Глаза у отца Василия побелели, и он начал на вилы давить. Правда. От страха он сам умирал. Ведь он, - в чем никогда и никому не признался, всю жизнь был не мужчиной, а дубиной поломанной. Всего боялся, и по ночам часто плакал, когда вспоминал своего отца: тот возвращался в поселение с окровавленными от рабской работы рукам и, и кусал губы, пока мать раны жиром мазала… Как мать шишки по ночам, чтоб никто не видел, собирала, и лущила, а семена толкла и в хлеб добавляла…. Как кончились к январю припасы, а зима в Сибири долгая, и брат, любимый брат его, пятилетний Гриша, от голода опух, животик у него расперло, и лежал под забором, и все просил мамку поесть, а потом замолчал…

Глядя на своих давно умерших, - едва из ссылки вернулись, - родителей, отец Василия с глазами, полными слез, почти лег на вилы. Председателя пока спасала папка.

Коваль сначала удивился, потом испугался, и ситуацию попробовал разрядить.

- Ну, может, он и не вредитель, сынок-то твой, - умиротворяюще пробурчал он, - может, его по ошибке в кружок троцкистов приняли, вот он и сварганил это…

- Да что ЭТО?! - снова заплакав, спросил отец парня, - может, здесь и нет ничего такого!

- Да ты погляди внимательно-то, - снова осмелел председатель, - ну, как такая штука не может быть чем-то опасным, подозрительным и крамольным?

Отец Василия вздохнул, опустил вилы и присел на корточки, вглядываясь в сынов агрегат. Что уж говорить, выглядел он чем-то опасным, подозрительным и крамольным. А значило это только одно. Сына посадят. Сердце отца сжалось, и навсегда замерло. С тех пор он и заикаться немножко начал, и губа у него нижняя то и дело подрагивала. Председатель с удовольствием наблюдал за тем, как односельчанин его страдает, и жалел, что нет у него возможности сфотографировать это, и повесить фото на доске позора у правления Ларги. Ведь в глубине души Коваль так и остался сталинистом, и двадцатый съезд ему был нипочем.

- А что это вы тут делаете? - удивился Василий, застыв на пороге сарая. - Папа? Товарищ пре…

И не успел он договорить, как отец его свалился ему в ноги, рыдая, и начал просить:

- Ох, Вася, Васенька, скажи, что ты затеял? Против советской власти что надумал? Что это за адская машина тут у тебя?! Покайся! Пошли вместе в райотдел, сдадимся. Тех, кто сдается, долго не мучают! Ох, кровинушка, что ж ты…

- Явку с повинной пусть напишет, - деловито предложил председатель, усевшись на корточки, - у меня вот и бумага есть, и ручка. Только в самом низу пусть обязательно укаже6т, что это я, председатель Коваль, помог бдительностью своей его козни разоблачить!

- Укажет, укажет, - рыдал, корчась, отец Василия, - все укажет, только ЕГО не мучайте, ЕГО оставьте, идолы, сына моего единственного…

- Идолов, - высунул язык председатель, который уже что-то строчил, - тоже в протокол занесем…

Василий сначала не понимал, а потом все сообразил, и рассмеялся. Распахнул окно сарая, и куры из него повылетали все, и пух их, и воздух свежий влетел, и смеялся Василий так долго, и так заразительно, что с глаз отца его будто кто бельма срезал. И понял он, что времена уж нынче не те, и расстреливать его сына единственного никто не будет, и не сделал он, - комсомолец и отличник по физике, химии и математика, а литературу, что ж, литературу они подтянут, - ничего плохого. Понял это и председатель Коваль, а потому с сожалением порвал донос и протокол, которые уже составил. Вася, отсмеявшись, подошел к странному агрегату, вызвавшему столько подозрений у бдительного председателя, и сказал: