Юрий Завражный - Рассказы

— Пропуск! — судя по интонации, далее должно было последовать слово «однако», но матросик непостижимым образом сдержался.

— Пропуск? Хе-хе, молодец! Ну, ну, — сказал довольный капитан первого ранга, шаря рукой за пазухой, — все правильно, бдительность — наше оружие. На, сынок, смотри.

И показал неподкупному стражу ворот красный коленкоровый разворот с двуглавым орлом. Сын степей (а может, тундры) еще сильнее вытянул тоненькую шейку, силясь рассмотреть содержимое, и прохода пока не уступал. Комары зудели, солнце светило. Капитан первого ранга нахмурился.

— Что, бдительный ты мой, плохо видно? — и сунул пропуск матросику прямо под нос. Тот уперся в красный прямоугольник, медленно шевеля губами, потом прищурил глаз и задумался надолго.

Капитан первого ранга, без пяти адмирал, начал терять терпение.

— Ты что, военный, в лицо меня не знаешь?

— Ныкак нэт, — признался матросик. Судя по всему, он не врал.

— Ну, едрить твою... — капитан первого ранга неодобрительно покачал головой, накрепко посаженной на кряжистую красную шею. — Сюда смотри, родной. Видишь здесь вот — самолетик, чайка и рыбка? Чайка — это такая птичка...

— Так точно...

— Ну вот, это значит, что я тут самый главный, и мне везде можно. И туда, — он показал рукой, — и во-он туда, и сюда. Понял?!

Кажется, матросик что-то понял, потому что мгновенно обернулся к зеленой стене, где за серой бязевой занавесочкой в рамке висел образец пропуска. Спешно отодвинул занавесочку, зорко глянул туда и тут же задернул обратно. Лицо его сделалось печальным.

— Нэт... Нэ могу, — он убежденно помотал головой. — Тут у вас лыбка, птиська и самолотик...

—Ну?!

— А у здэсь облазэц. Там толко лыбка, — матросик развел руками. — Самолотика нэт. Птиська нэт. М-м... Нэ могу. Нэ пущу.

Обалдевший капитан первого ранга чуть не уронил свой расшитый золотом кивер. Рот открылся, судорожно хватая воздух.

— Да почему же, епона ж твоя мама?!!

Лицо матросика сделалось совсем печальным и отражало нешуточную внутреннюю борьбу. Наконец, чувство воинского долга победило, и он уже совсем решительно покачал головой. Вдохнул горестно и, как бы извиняясь, потянулся на цыпочках к лицу «без пяти», где тихо прошептал ему на самое ухо:

— Мичман пызды даст!..

И он абсолютно прав. Даст.

Короче, рассказываю. Ушел каплей после обеда на корабль заступать, а жена его вечером скачками в ресторан «Дельфин», — ну ты знаешь наш кабак, а там уже сидели два кренделя — два молодых и легкомысленных мичманка с другого парохода, и уже очень даже фиолетовые, а ее посадили к ним за столик, и они ее накачали в дуст, а потом потащили на какую-то хату, и там втроем опять сливу квасили, а потом устроили тантру, то есть половую жизнь, а один из них был не то писарь, не то секретчик, и у него в портфеле валялась печать с корабля — «Для пакетов», и они сдуру ей на задницу штук сорок этих печатей для хохмы понаставили, а потом скисли и спать завалились; утром они утопали на свой корабль, а она домой — досыпать, и хрючила до вечера, пока голодный супруг с дежурства не пришел — типа, здравствуй, мой любимый и ненаглядный! — а тот: давай, мол, моя лапочка, вставай в «арбалет», ветви персика хочу... ну, она встала, он ей халатик задирает, а там на лоснящейся жопе — сплошное делопроизводство, да так четко, что даже номер в/ч разобрать; он ей — «А-а, сука, стерва!» и прочее, да по печатям коленом — н-на!!! — стакан шила вмазал и гневной рысью на пирсы, узнал там, что за в/ч, какой пароход и где стоит, смел на трапе пинками всю вахту, и в каюту к командиру, как Аларих в Рим — мол, разломаю ваш пароход к чертовой матери, если вы мне сейчас же прямо тут дознание не проведете; ну, командир в полчаса обо всем дознался, а в каюте еще зам сидел, и помощник, и особист, короче, тех двух обалдуев сразу на гауптическую вахту на десять суток с продолжением; перед каплеем, как положено, культурно извинились и налили ему как следует, и напоили в муку, а что знают двое — то знает свинья, и уже через день над этой мулькой вся 10-я оперативная эскадра хохотала, а потом и по всему Техасу раззвонили, так что народ ржал до одурения целый месяц, пока какая-то другая веселая история у нас не приключилась, и про эту забыли... Вот такая кама-сутра... Да если бы у нас регулярно такие залипухи не случались, мы бы в этом Техасе давно сбрендили просто...

Это мне мой папа рассказывал. Он, в отличие от меня, служил хорошо и дослужился до капитана первого ранга. В те времена слова «офицерская честь» еще не вызывали повального недоумения, ордена давали не только штабным, и вообще флаг был другой, хотя лично я ничего против Андреевского флага не имею, и даже наоборот. Но это к рассказу никакого отношения не имеет. Просто это было достаточно давно, когда еще были живыми старые артиллерийские крейсера 68-бис проекта, в чьих душных кубриках вырос не один нынешний адмирал.

Попал мой папа как-то раз во флотскую комиссию, которая ездила по кораблям и проверяла все подряд, в том числе и технику безопасности. Ездили они, ездили и оказались в небезызвестном Техасе, где флагманом 10-й оперативной эскадры был тогда славный крейсер «Адмирал Сенявин». Тот самый, который уже тогда практически не плавал, а потом еще на нем взорвался артиллерийский погреб под одной из носовых башен главного калибра, унеся много молодых жизней... Многие помнят.

Заходят они — то есть, комиссия — в одну из этих башен, а там живописная картина: полумрак, свет вырублен, и какой-то ниже среднего роста краснофлотец из коренных народов Севера, старательно встав на цыпочки, на ощупь копается в висящем над ним желтом распределительном щите с красным трафаретом «~380 в». Конечно же, никакого резинового коврика, перчаток там, галош диэлектрических... И мурлычет под нос: «...не зная горя, горя, горя в краю Монголии плещет море...» Есть такая песенка.

Допеть ему не дали, отшвырнули от щита, пока не убило. И спрашивают:

— Чудо природы! Тебя что, не учили ничему?!

— Усили...

— Кто тебя учил?

— Сталсына пелвой статьи усил...

— Чему? Чему он тебя учил, дитя луноликое? Это ж тебе не олень, это ж 380 вольт, одни подошвы останутся!

Молчание. Сопение.

— Ну? Что тебе говорил твой старшина про этот желтый ящик? Ну?!

Снова сопение. Мучительно вспоминает...

— Он говолил... Он говолил... — вдруг просветление, — он говолил — «не расефай эпало»!

Тут многоточие.

Все правильно. Флот — не тундра, крейсер — не чум. Долбануло тебя током, еще чем-нибудь убило — сам виноват. Твое эпало — единственное и неповторимое. НЕ РАСЕФАЙ

Ох, как сложно изменять любимой жене в далеком гарнизоне! Где все знают про всех ну решительно все, где в одном доме чихнешь, а в другом тебе «Будь здоров!» скажут, где за каждым донжуаном следит огромное число любопытных глаз: одни — завистливо (почему не меня?), другие — с надеждой (ой, а вдруг меня?), третьи — с интересом (ух ты, куда это Васька пошел?), четвертые — без интереса (да фиг с ним, с Васькой, давай, наливай!). Есть еще пятые, это которым все-все-все надо знать, чтобы осудить, чтобы пресечь, чтоб сохранить мораль во вверенном им гарнизоне, хотя вообще-то эти пятые, во-первых, палец о палец не ударили, чтобы потенциальным донжуанам было чем еще заняться, кроме как регулярно ставить раком чужих жен, а во-вторых, они гораздо больше заинтересованы в том, чтобы разъяренный муж не отстрелил из двух стволов обидчику выжатые накануне гонады, а в остальном пятые полностью относятся к третьей и четвертой категориям. Под пятыми я, как вы, вероятно, догадались, подразумеваю наших славных, неутомимых и непримиримых политработников, сиречь воспитателей.