Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

— Да иди же, — торопила меня жена.

По пути мы миновали бордель, помещавшийся на углу нашей улицы. Девицы облепили окна, а одна, малышка с трагически скорбными темными глазами, крикнула нам:

— Куда же вы с маленьким-то?

Сентиментальное представление, какие любят разыгрывать женщины подобного сорта в припадке чувствительности. Позже она ходила с немцами, прикрывая желтую звезду жалкой крикливой театральной сумочкой. Она продержалась в этом заведении довольно долго, но в конце концов куда-то исчезла.

Когда война была проиграна, мы вернулись домой. В комнатах была грязь и вонь. Постели стояли неубранные. Газ, видно, жгли с утра до вечера. В кастрюльке зеленели остатки молока. Подавленный открывшейся моим глазам картиной, я, не снимая пальто, опустился в кресло. В коляске хныкал ребенок.

Вдруг раздался звонок в дверь. Жена выглянула в окошко и побелела от страха.

— Там немец, — сказала она.

— Этого следовало ожидать, — бесцветным голосом отозвался я.

Честно говоря, я даже испытал облегчение при мысли, что теперь от меня уже ничего не зависит.

Открыв дверь, я увидел его — тщедушный, в защитного цвета форме, в немыслимо черных швейковских сапогах.

— А, вот и ты, — ухмыльнулся он.

Это был Эмиль из «Дас баннер», эмигрантской организации, с которой довольно тесно был связан мой брат. К нему то и дело приходили оголодавшие немцы поговорить обо всем на свете. Это был серьезный народ, вооруженный до зубов теориями и цитатами. Мой брат собирал для них средства, чтобы они могли издавать в Голландии нелегальную литературу и распространять затем в гитлеровской Германии. Так, к примеру, был напечатан конспект «Капитала» Маркса форматом не больше спичечной коробки. В Бремене и Берлине эти издания тайком подсовывали прохожим, немало их этим озадачивая. Раз в месяц являлся курьер забрать продукцию, и этим курьером был Эмиль. Обычно он проводил в Голландии дня два. Иногда останавливался у нас и распевал в ванной немудрящие солдатские песенки. Потом он уезжал, хитроумно распихав книжечки среди своего багажа. Его ни разу не задержали, потому что он служил в армии и помогал Гитлеру одержать победу.

— Нет, я не буду заходить, — сказал он. — Я понимаю, сейчас это ни к чему.

Я смущенно кивнул.

— Мы заблуждались, — сказал он, опустив глаза. — Международная солидарность рабочего класса была еще недостаточно прочна. Только французские рабочие оказывали фашистам сопротивление. Они надеялись, что мы последуем их примеру.

Он засмеялся.

— Frankreich, Mensch, das war ne reine Ferienreise fur uns. [23] Франция… для нас, старина, это была просто увеселительная прогулка (нем.)

Он насмешливо поглядел на меня, и я вдруг почувствовал, что ненавижу его. Паршивый моф, подумал я. Ничего умнее не пришло мне в голову. Он сдержанно попрощался и ушел. Позже он как-то еще раз позвонил мне — среди ночи. Он служил телефонистом в какой-то авиационной части. И вот что он мне сказал:

— Представляешь, на Германию летят тысячи американских бомбардировщиков! Toll ist das. Toll! [24] Это же замечательно. Просто замечательно! (нем.)

Он захлебывался от восторга.

Я поспешил бросить трубку. Вскоре затем Эмиля отправили на фронт, и след его окончательно затерялся во всем этом дерьме. После освобождения его жена приезжала ко мне, надеялась узнать что-нибудь о его последних днях. Тихая, застенчивая женщина. Она бывала в Голландии еще до Гитлера, на студенческом конгрессе в Амстердаме. Мы с ней часа два проболтали на эту тему: о Тухольском, о «Трехгрошовой опере», о Стефане Цвейге, о Вернере Финке.

«Все идет хорошо», — писал Эмиль в своем последнем письме. Хорошо для нас, хотел он сказать. Мало чего добившись, его жена вернулась в свою разрушенную Германию. Вскоре она снова вышла замуж, и теперь у нее дети от типа, которого она недавно привозила в Голландию на туристическом автобусе, специально чтобы представить его мне.

— Добрый день, герр доктор, — поздоровался он, приложив руку к козырьку.

Как же далеко в прошлом осталось то десятое мая.

С тех пор, как старый Блеекманс ушел на заслуженный отдых, он усвоил особую походку, при которой обувь снашивается меньше всего. Потому что, если ты сорок лет развозил хлеб, на большую пенсию рассчитывать не приходится. Хозяин обошелся с ним столь же предупредительно, как обходятся в игорном притоне с клиентом, просадившим все свое состояние: ему вручают билет третьего класса, чтобы он мог добраться домой. Теперь Блеекманс сидит на жесткой деревянной скамье, глазеет на всякие пустяки и вполне доволен жизнью, ибо он принадлежит к тем «простым душам», о которых Бальзак в свое время сказал: «Могу себе представить их лица, если господь бог позволит себе неуместную шутку и отлучится как раз в то время, когда их вызовут на Страшный суд».

Каждое утро в половине десятого Блеекманс выходил из своего пансиона и отправлялся на прогулку, глазея на все то, чем можно полюбоваться задаром. При этом его путь всегда лежал мимо здания местного банка, и вчера оттуда как раз выходил толстый бизнесмен, такой энергичный, что, подлетая к своей машине, сбил Блеекманса с ног.

— Ушиб я тебя? — спросил он, когда старик кое-как поднялся.

— Нет, менеер, ничего, к счастью, все обошлось, — робко ответил отставной разносчик хлеба.

Тот, другой, кивнул с руководящим видом.

— На-ка, закури, — сказал он, доставая портсигар.

Машина умчалась, а Блеекманс остался стоять с сигарой в руке. Сигара была красивая, большая, перехваченная элегантным золотым пояском. Поскольку моросил нудный дождик, старик поспешил укрыться со своей сигарой в подворотне и осторожно понюхал подарок.

«Не иначе как целый гульден ей цена», — с воодушевлением подумал Блеекманс. Расстегнул пальто, заботливо упрятал сигару в нагрудный карман и стал рассуждать сам с собой, как извлечь возможно больше из блаженного источника наслаждения, нежданно попавшего ему в руки.

Он размышлял: выкурить ее надо бы в помещении, где не холодно и можно удобно посидеть на хорошем стуле и откуда тебя не прогонят.

Ему пришло на ум вернуться к себе в пансион, но от этого плана он тотчас же отказался: прежде, еще до выхода на пенсию, когда он мог иногда позволить себе роскошь выкурить в воскресенье сигару, квартирная хозяйка постоянно отравляла ему эти столь редкие миги наслаждения, устраивая скандалы из-за занавесок, которые якобы портятся от дыма. Так что пойти домой — это не решение вопроса; зайти в винный погребок он не может — нет денег, а павильончик автобусной остановки на площади его не вполне устраивает — там сквозняк.

Так он и стоял в подворотне, терзаемый сомнениями, и вдруг в голове у него мелькнула мысль о публичной читальне. Она не так давно открылась у них в городке, и, хотя другие старички уже через неделю после этого знаменательного события рассказывали, что там можно посидеть задаром, у самого Блеекманса до сих пор не хватало смелости посетить ее. Но теперь драгоценная сигара придала ему сил.