Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

Словом, приятно было посмотреть, как мы все, празднично одетые, изящно орудуем ножами и вилками, расправляясь с курицей, и как мы приосанились, когда дядюшка встал и поднял свой бокал с вином.

— Дорогой Герард, — начал он, — экзамен, который ты успешно выдержал, без сомнения, значительнейшее событие в твоей жизни, так сказать, фундамент, на котором будет воздвигнуто здание твоего будущего счастья. Ты заложил первый камень этого здания, и я рад за тебя, а потому в этот торжественный час от всей души…

Тут дверь отворилась и вошел стройный молодой человек. Он был весел, даже, пожалуй, несколько разгорячен и на ходу расстегивал пиджак. Заметив нас, молодой человек вдруг весь съежился, точно клоун, оказавшийся лицом к лицу с гориллой. Поспешно застегнувшись на все пуговицы, будто пытаясь спрятать под пиджаком незаконно подстреленную дичь, он пробормотал что-то вроде «Непонятно» и «Там же написано», после чего, растерянный и смущенный, исчез за дверью.

— …сказать тебе несколько теплых слов, — продолжал дядюшка. — Это знаменательное событие наполнило всех нас радостью. Ты сделал первый шаг на пути, который приведет тебя к исполнению твоих самых заветных мечтаний, и теперь…

На этот раз появился какой-то старикашка. И на лице его отражалось истинное блаженство, какое испытывает путник в пустыне, когда после долгого, изнурительного странствия достигнет наконец оазиса. Наше присутствие повергло его в полнейшее замешательство. Жестом провинциального трагика конца прошлого столетия он схватил себя за бороду и надолго уставился на нас слезящимися глазками.

— Что вам нужно? — спросил дядюшка. — Вы нам мешаете.

К старику подскочил кельнер, готовый применить силу.

— Я-то тут при чем? — завопил старик. — На дверях ясно написано: «Для мужчин». Или я, по-вашему, с ума сошел?

— Ну да, там так написано, — сказал кельнер, — но это относится к двери, которая справа.

Теперь старик воззвал к нам, точно обвиняемый, требующий справедливости.

— Так пусть они стрелку нарисуют и не морочат людям голову, правильно я говорю, дамы и господа?

— Правильно, менеер, — хором откликнулись мы.

Кельнер вывел старика из комнаты. Слышно было, как за перегородкой он еще что-то бубнил, но дядюшка снова поднял бокал.

— Я пью за тебя, дорогой сын, и желаю тебе найти свое место в обществе, такое место, какого ты благодаря своим способностям и своему усердию вполне заслуживаешь.

Мы поднялись и чокнулись.

Кельнер с мрачным видом стоял у двери, загораживая ее своей спиной.

Чтобы стать умелым слесарем-газовщиком, надо пройти специальный курс обучения и получить диплом. А вот детей воспитывать дозволено каждому. Был бы ребенок, на котором можно упражняться, теша свое невежество. Это единственное условие. Пока дети совсем маленькие, воспитание их — пустая формальность. Лежат они себе в кроватке, а если заплачут, перенесешь в другую комнату, и дело в шляпе. Но позже, когда они хоть и карапузы, но уже вполне самостоятельные живые существа, управлять их поведением и устремлениями становится сложнее. В вашем доме словно поселяется злой карлик, вновь и вновь проявляющий столь же неожиданные, сколь и нежелательные намерения.

— Янтье не хочет кушать.

Слово за вами. Будь ему двадцать пять, вы бы сказали: «Не валяй дурака». Но ему три года, и у него есть хоть и ничтожно малые, но собственные взгляды на жизнь, из коих логически вытекает его упорство в отношении обеда. Папа и мама вправе решать проблему каждый на свой лад: улещать, грозить карой, сулить награду, заговаривать зубы, пороть — полная свобода действий, поскольку хотя закон и не дает вам права быть экстремистом или заниматься бродяжничеством, но в наиболее существенных вопросах земной жизни каждый волен заблуждаться, сколько ему угодно.

Я знавал одного торговца, которому ничего не стоило всучить покупателю хоть обгорелую спичку. Но когда его сынишка отказывался идти в школу, он был бессилен, потому что логика этого мальца была для него китайской грамотой и все его годами отработанные приемы терпели крах.

Тот, кого возмущает тон моего рассказика, пусть лучше перевернет страницу, так как я твердо намерен в этих строках отстаивать свое мнение о том, что Синтерклаас,[11] Дед Мороз, классный надзиратель, полицейский и старьевщик происходят от одного корня, а именно от нашей полнейшей неспособности успешно совладать с маленькими проказниками. Ну например: середина ноября, и мы уж тут как тут со своими набившими оскомину уловками.

— Как, ты еще не сделал пи-пи? Разве ты не знаешь, что Синтерклаас все видит? Он запишет тебя в свою толстую книгу…

И вот уже спущены штанишки, которые малыш только что изо всех сил старался удержать, и он усажен розовой попкой на противный холодный горшок.

А эти мерзкие писульки, которые мы засовываем в трогательный башмачок, подделывая подпись Синтерклааса! «Вставать с кровати можно только тогда, когда тебя позовет мама», — приписал я напоследок, чтобы положить конец вторжениям дочери в нашу спальню, нарушающим мой утренний сон. Но на следующий день, в шесть часов утра, когда я увидел, как моя дочка, выслушав наши хитроумные наставления, прочитанные сонным голосом жены, и сраженная сим горним посланием, испуганно заползает обратно в кроватку, я почувствовал себя подлым обманщиком, подозрительным кривлякой из варьете, который, завернувшись в простыню, изображает перед африканцами лесного духа, надеясь выманить у них в жертву слоновую кость.

Угрызения совести стали вовсе нестерпимыми, когда явившийся по нашему заказу Синтерклаас расселся у нас в гостиной и, бегло ознакомившись с подготовленным нами сценарием, начал читать нотацию:

— Что я слышу? Мама с папой на тебя жалуются? Ты прогуливаешь занятия? Ай-ай-ай! Нет, так нельзя себя вести. Ты же хочешь вырасти большая, правда?

Глядя в напряженное, встревоженное личико дочери, я почувствовал, как меня заливает теплая волна нежности. Я с трудом обуздывал желание дернуть святого за фальшивую бороду, чтобы резинка, на которой она держится, посильнее щелкнула его по самодовольной роже. Но, естественно, я этого не сделал, а продолжал сидеть и слушать.

— Хоть прогуливать больше не будет, — шепнула мне на ухо довольная жена.

А мой друг-художник, который при сем присутствовал (по его лицу нетрудно было догадаться, как он к этому относится), заметил:

— Веселенький праздник, нечего сказать. Здорово смахивает на исправительное заведение.

И мне вдруг все стало совершенно ясно. Конечно! Какой уж там праздник. Просто удобный случай для взрослых свести с детьми счеты, слегка приукрасив свои кровожадные намерения сахарной глазурью. А причина единственная — неспособность этих взрослых правильно реагировать на проделки малышей. Не дочку, а меня надо было посадить в мешок, но в мире нет справедливости, и потому: