Семен Нариньяни - Со спичкой вокруг солнца

У нас в то время работали — правда, не в комсомольской газете, а в республиканской — такие первоклассные фельетонисты, как Мих. Дир (Рогов), Эль-Регистан и Леонид Ленч, но я не слышал, чтобы кто-нибудь из них диктовал фельетон на машинку. Да что фельетон, заставь меня продиктовать на машинку обычную пятистрочную заметку, я бы замолк, поперхнулся уже на втором-третьем слове. А Мих. Кольцов диктовал не отдельными словами, а целыми фразами. Отдиктует до точки, остановится, обдумает следующее предложение. Паузы были разной длины, на десять секунд, полминуты. Чуток помолчит автор и снова диктует. На моих глазах совершалось чудо, рождался фельетон. Конечно, не на глазах, ибо я стоял за дверью и ничего не видел… Зато я все слышал, так как пока диктовался фельетон, стоял в коридоре, боясь проронить хоть слово. С того дня прошло сорок семь лет, а я до сих пор помню первую фразу фельетона «Проект Владимира Шифера», напечатанного в первом номере «Комсомолки». Вот она: «Письма я получаю разные».

По коридору ходили сотрудники, посетители редакции. Меня толкали, а я упрямо стоял и слушал. Уборщица, подметавшая коридор, хотела сдвинуть меня с места и нарвалась на такой рык, что уже не делала попыток беспокоить меня. Таким образом, прежде чем прочесть фельетон Мих. Кольцова, предназначенный для еще не родившейся «Комсомольской правды», я прослушал его от первой до последней фразы в исполнении самого автора. Автор, как вы, очевидно, помните, сказал:

— Через час фельетон будет готов…

Фельетон был готов не через час, а через два, и все равно здорово. Никто из известных мне журналистов не писал так быстро. Ни Мих. Дир, ни Эль-Регистан. Правда, я не видел, как писали Дир и Регистан. Не видел, тем не менее знал, ибо у провинциальных газетчиков не было тайн от народа. Они знали все друг о друге.

И вот раздается последняя фраза фельетона. Рыжеусая машинистка, вернее, машинист отстукивает последнюю точку и, обняв свой ундервуд, выходит в коридор. Говорит мне:

— Входите!

Вхожу и получаю из рук Мих. Кольцова готовый фельетон, галопом говорю «спасибо» и галопом устремляюсь к себе на Ваганьковский переулок. И этот галоп подводит меня. Из-за глупой спешки я забываю взять перо, подаренное мне Мих. Кольцовым. Ах, как я ругал себя за забывчивость не в тот день, а через много лет спустя, когда стал старше. Конечно, я знал к тому времени твердо, что Мих. Кольцов писал свои фельетоны не обычной вставочкой, а диктовал их на машинку. Пусть не писал, а мне все равно было жалко провороненного подарка. Не только мне, но и моим сыновьям и даже моим внукам было бы приятно, если бы на письменном столе их отца и деда лежало бы сейчас то самое перо, которое в далеком двадцать пятом году лежало рядом с чернильницей самого Мих. Кольцова.

Вторая встреча с первым фельетонистом «Правды» состоялась много позже и не в редакции, а в Доме печати. Захожу под выходной в ресторан и вижу за столиком Михаила Ефимовича. Подхожу, спрашиваю:

— Разрешите сесть?

— Пожалуйста.

После первой встречи прошло около восьми лет. Конечно, ни той встречи, ни меня самого Мих. Кольцов уже не помнил. Он пододвинул мне меню и спросил:

— Что возьмете, цыпленка под лимонным соусом или шашлык по-карски?

— Ни то, ни другое. У меня тайный умысел. Я пришел в ресторан не ужинать, а узнать ваше мнение.

— О чем?

Я назвал свою фамилию, спросил:.

— Может, доводилось вам, Михаил Ефимович, читать мои опусы в «Комсомольской правде»?

— Могу даже сказать, что читал: «Рассказ о ведущих шестернях», «Нату».

— Это старое увлеченье, очерки. А теперь я начал писать фельетоны.

— Давно начали?

— Да нет! Написал всего четыре фельетона, а как получается — не знаю.

— Милый, я написал не четыре, а не меньше тысячи и тоже не знаю, как получается. Не ленитесь, пишите как можно больше. Печатайтесь два-три раза в неделю. Ищите себя. А пока ваши фельетоны, не в обиду будь вам сказано, не ваши.

— А чьи? — зло спросил я.

— Один написан под Заславского, второй под Зощенко, третий под Кольцова… Деритесь за свое «я» в фельетоне. У каждого фельетониста должен быть собственный почерк. Когда вы найдете свое, приходите. Поговорим!

— Когда приходить, когда напишу тысячу фельетонов?

— Неважно сколько! Сто, двести. Главное, чтобы это были ваши, ни на кого не похожие фельетоны.

На этом мой второй разговор с Мих. Кольцовым окончился, и я в ожидании третьего стал усиленно писать фельетоны. Пятый… десятый… двадцатый… Те ли я писал опусы, которые имел в виду Мих. Кольцов, или не те, мог сказать только он сам, но я дал себе твердое слово не ходить на консультацию в «Правду», пока не напишу своего, конечно не тысячного, а хотя бы двухсотого фельетона.

Я писал и считал. Двадцать, сорок, еще двадцать… Наконец написан заветный двухсотый фельетон. Можно как будто звонить в «Правду», договариваться о третьей встрече. А звонить было некому. Мих. Кольцова не было уже в живых. Он погиб, оклеветанный подлецами, о которых писал, которых разоблачал всю свою жизнь.

Главный разговор о характере моих фельетонов, к которому я стремился и которого так ждал, таким образом, не состоялся. Но были полуглавные. Об одном из таких разговоров я и хочу рассказать сегодня.

В конце сороковых годов мне должно было стукнуть сорок.

— Дата круглая, — сказал редактор. — А что, Сенечка, если нам издать к этой дате книжку твоих фельетонов? Давай подбери подходящие и неси на прочтение членам редколлегии.

Я, как и всякий другой фельетонист, давно мечтал о такой книге, исподволь откладывал копии своих опусов в отдельную папку. Опусы лежали в том же порядке, как и печатались, от номера первого до номера самого последнего. Все как будто в порядке, фельетоны собраны, автору остается сделать совсем немного. Перечесть написанное заново, расставить недостающие точки и запятые и нести рукопись в издательство. Дело обстояло, оказывается, не так просто, как казалось поначалу. Не все опусы, которые печатались в газете, годились для книги. Я читал и выбирал фельетоны, написанные, как мне казалось, крепко. Таких было мало. Я прибавил к крепким полукрепкие и пошел к редактору. Тот взвесил папку на руке, сказал:

— Хлипковато!

— Хотел сделать книжку потолще, не получилось.

И я сказал о статистических итогах, которые получились у автора после прочтения двух сотен своих опусов. А итоги были нерадостными. На десять моих фельетонов, напечатанных в газете, приходился всего один крепкий, два были полукрепкими, а семь выглядели и не так и не сяк.

Главный прочел за ночь книжку и утром переслал ее директору издательства не перекраивая, а про мои статистические выкладки сказал:

— Молодец, Сенечка, что все средненькое забраковал. В конце концов читатель говорит спасибо и автору и редакции только за крепко скроенные фельетоны. Хочешь, чтобы у тебя в следующий раз было десять попаданий в центр мишени из десяти?

Читать дальше