Лев Дуров - Байки на бис

Как-то уже очень давно пришел я на общественный просмотр новой программы московского цирка. Отработали свой номер туркменские наездники, и клоун по старому обычаю стал приглашать из зала публику, заводя ее словами: «Ну, кто хочет стать артистом?!» Публика, естественно, молчит: какой дурак при всех срамиться пойдет?! И тут из зала буквально вытаскивают какого-то странного человека в застиранной ковбойке, в сапогах – просто жуть. Человек этот выходит и начинает осматриваться по сторонам. На его лице был написан такой непередаваемый ужас, что все вокруг захохотали. Потом ему подвели лошадь, перебросили через седло, он, естественно, не удержался, упал прямо на опилки и… начал складывать их в руку и жевать. С залом случилась настоящая истерика. В директорской ложе сидел Михаил Жаров. Он оказался необычайно смешливым человеком. Вскакивал, показывал пальцем на манеж и заливался на весь цирк своим хохотом. А потом вдруг на секунду воцарилась тишина, и тут все услышали трагический шепот Жарова: «Ой, я описался!» Выходя из цирка, все держались за животы, так что милиционеры подозрительно оглядывались: уж не отравились ли эти люди чем-то? А мы и не подозревали, что стали свидетелями едва ли не первого выхода на манеж Юрия Никулина.

Я очень дружил с Никулиным, к тому же Юрий Владимирович жил рядом с Театром на Малой Бронной. Как-то на старенькой машине Никулина мы приехали в один из московских таксопарков, где нам предстояла съемка эпизода художественного фильма. К вечеру, закончив работу, мы попрощались с гостеприимными таксистами, сели в машину и тронулись в обратный путь. Вскоре Никулин говорит мне: «Слушай, у меня такое ощущение, что это не моя машина. Всё другое – и звук, и даже запах…» Мы оба вышли из машины и, открыв капот, стали ее осматривать. «Они всё заменили на новое, – прошептал Никулин. – Всё, что только можно. Даже колеса».

Вот что такое всенародная любовь! У Никулина, кстати, была «Волга» модели хэтч-бэк, то есть фургон, с пятой задней дверью. Как-то в его машину набилось человек десять, а может и все двенадцать. Никулин включил двигатель, но машина не сдвинулась с места, забуксовала. И тут, откуда ни возьмись, появился автоинспектор, который строго произнес: «Эй, во дитель, если только тронешься, отдашь права!» Никулин полез обеими руками в карманы пиджака, из которых веерами извлек две колоды водительских документов: «На, тебе какие?» «Ох, извините, Юрий Владимирович, – сразу узнав актера, засмеялся инспектор. – Сейчас поедете». Он вызвал по рации подкрепление. Уперлись. Толкнули. Поехали.

Это произошло накануне очередных майских праздников. Мне позвонили из Президиума Верховного Совета и сказали, что меня наградили орденом Трудового Красного Знамени. А когда мне что-то преподносят, я тонко, как большой интеллигент, шучу. И я говорю:

– Наконец-то вы созрели в Верховном Совете! А я-то уже давно был готов к этому! Во всех пиджаках дырок наковырял! А вы все там никак не мычите, не телитесь.

Так тонко, интеллигентно шучу.

На другом конце провода похихикали над моей шуткой и говорят:

– В среду к десяти утра просим прибыть. И, будьте добры, без опозданий.

Я, конечно, как дурак, с утра шею вымыл, галстук нацепил и к десяти утра подъезжаю к этому мраморному зданию. Там часовые.

– Здрасьте, Дуров, вы чего?

Стало быть, узнали.

– Здрасьте, – говорю. – Мне тут позвонили… – и объясняю, что к чему.

А они говорят:

– Сегодня не наградной день.

– Как не наградной? Мне сказали, к десяти утра!

Тут они тоже занервничали, как и я.

– Сейчас, – говорят, – мы позвоним куда надо и все выясним.

Они ушли куда-то, приходят и говорят:

– Мы позвонили в секретариат. Вы знаете, ни в одном наградном листе вашей фамилии нет.

Я спускаюсь по ступенькам, выхожу на улицу, гляжу – машина. А облокотясь на нее, стоит довольный Юра Никулин и говорит:

– Приехал все-таки, дурачок!

И я, невзирая на флаг на здании, на мрамор, сказал все, что о нем думаю.

– Кто звонил? – спрашиваю.

– Я, – говорит. – Кто же еще?

– Не стыдно?

– А тебе? – спрашивает. – Поверил, как маленький. Ну, здравствуй, мальчик.

И мы обнялись.

Ладно, думаю, больше я на такой крючок не попадусь. Проходит несколько дней, раздается звонок.

– Дуров? – спрашивают.

– Дуров, – говорю, – Дуров. Что надо?

Мужик объясняет:

– Это звонят из «Совинфильма». С вами хочет встретиться Питер Устинов. Не могли бы вы…

И я перебиваю:

– У меня к вам предложение, «Совинфильм».

– Да? – заинтересовался дядька. – Какое же?

– Не пойти ли вам вместе с Питером Устиновым!.. – и уточняю куда.

А дядька не отступает и все настаивает. Я, значит, адресую еще длиннее. Слышу, он кому-то там говорит:

– Он посылает… Поговори ты с ним.

Трубку берет женщина. Ну я, конечно, опомнился.

– Простите, – говорю, – пожалуйста, я думал, это Ширвиндт или Никулин.

Она там упала сразу – она все поняла – и говорит:

– На самом деле вас хочет видеть Питер Устинов.

И я поехал на эту встречу, не понимая, зачем и что. Хотя… Драматург Питер интересный, актер замечательный и дядька, как мне было известно, хороший.

Значит, приезжаю. А этот Питер такой огромный, как баобаб, здоровый и бородища на всю грудь. Он увидел меня и как заревет:

– Ле-е-ев!!!

И весь «Совинфильм» вздрогнул: мол, чего притворялся, что не знаком.

Тогда и я заорал:

– Пи-и-итер!!!

К его пупку ухом прижался, орем! Все обалдели, думают – совсем с ума сошли. Думают, откуда у Дурова такие связи с Англией? Кто-то смутился…

Ну, сели, чуть-чуть дали, и я спрашиваю:

– Чего тебе нужно, Питер?

По-простому его спрашиваю.

– Видишь ли, канадская телекомпания будет снимать по моей книжке многосерийную картину.

У него тогда вышла книжка «Моя Россия».

– Слышал, – говорю, – о книжке, но не читал.

– Подарю.

И тогда я спрашиваю:

– А я при чем?

– Я, – говорит, – буду играть самого себя, Питера Устинова. А ты будешь Львом Толстым.

– Ты что, обалдел? – спрашиваю. – Какой из меня Лев Толстой? Погляди на меня получше.

– Нагляделся, – говорит. – Ты вылитый Толстой. Давай гримироваться.

Я и опомниться не успел, как гример уже взял меня в оборот. Мудрил он надо мной, мудрил, а когда закончил… нас всех разбил паралич! Меня первого.

Поглядел я в зеркало: один к одному!

А гример спокойно так:

– Думаю, больше ничего не надо делать.

Я говорю:

– Братцы! Да что ж это такое? Я ведь хотел отмотаться! Куда же теперь?

И они провели опыт. Сфотографировали меня, и гример ходил с двумя фотографиями: моей и Толстого и всех спрашивал: