Феликс Кривин - Я угнал машину времени

— Что вы! Меня там сожжет инквизиция!

А если ему предложить век тридцатый, он смутится:

— Я там никого не знаю… У меня там никого нет…

И только пришельцы смело отправляются в незнакомые времена и места, и проходят через костры инквизиции, и умирают в армии Спартака, но все же остаются живыми и возвращаются, чтобы сесть в ракету в отправиться в дальние небеса, откуда они пришли на землю.

Аборигены удивляются их энергии, аборигены знают закон сохранения энергии, поэтому они сохраняют свою энергию, а пришельцы расходуют, потому что слабо разбираются в этих законах. И под какой закон можно подвести шапку-невидимку, их излюбленный головней убор?

Если бы на аборигена надеть шапку-невидимку, абориген бы смертельно обиделся, потому что увидел бы, что к нему относятся, как к пустому месту. Возможно, к нему и раньше так относились, но столь явно этого не показывали, — такое случается среди аборигенов, в отличие от пришельцев, которые ничего не умеют скрыть. Пришелец никогда не станет раскланиваться с пустым местом и спрашивать у него:

— Как делишки? Как детишки? Что-то вас давно не видать…

— Скажите, вы не видели кошечку? Маленькую такую, серенькую?

— Вам нужна кошка? Мы вам десяток наберем.

— Да нет, мне нужна одна. Маленькая такая, серенькая…

Оставалось полчаса до отлета, и женщина боялась, что не успеет найти эту кошечку, которую она и узнать-то как следует не успела. Они встретились за много километров отсюда, где кошечке было плохо, и женщина взяла ее с собой, а теперь потеряла в чужом для кошечки городе, в многолюдном и шумном аэропорту. Как она здесь будет, среди чужих? Получается, будто ее обманули: завезли в такую даль и бросили. Боже мой, ведь ее никто не хотел бросать, ее только на минутку выпустили из рук, а она прыгнула куда-то в подвал, испугавшись шума мотора. Женщина обошла все подвалы, но и позвать-то она как следует не могла: ведь они и об имени кошечкином не успели договориться.

— Такая маленькая, серенькая…

— Мы вам десяток наберем, — отвечали ей те, для кого все кошки серы. Кошкой больше, кошкой меньше — что от этого изменится на земле?

Для аборигенов ничто не изменится, у них свои прочно насиженные места. Плацкартные, купейные, мягкие места. Даже в троллейбусе абориген устраивается так, словно собирается провести в нем остаток жизни. И где бы он ни находился, в какой бы должности ни служил, для него главное — не потерять это место. Плацкартное, купейное, мягкое. Потому что на всех необъятных просторах земли для него важно лишь это насиженное, наложенное место. Он не считает себя на этом месте пришельцем, он уверен, что он этого места абориген.

Я хотел бы навсегда остаться пришельцем…

Но время проходит, и пришельцы становятся аборигенами. Они перестают мотаться по всем пространствам и временам, усваивают закон сохранения энергии, они узнают, что означает слово «нельзя», привыкают к нему и уважают больше, чем слово «можно». Они любят вспоминать о том, как были пришельцами, но к той поре относятся снисходительно, с добродушной усмешкой:

— По ночам мы искали в траве падающие звезды. Представляете: звезды в траве!

Но не все пришельцы становятся аборигенами, некоторые из них остаются пришельцами — навсегда. Смешные, нескладные, хотя внешне мало отличающиеся от аборигенов, они живут пришельцами на земле, как живут все земные пришельцы. И они шагают по этой земле, подставляя ветру свои поредевшие волосы, и не могут найти себе постоянного места, и всюду им достается за то, что они нарушают законы аборигенов, — у пришельцев нет своих законов, и им приходится жить по законам аборигенов, и они нарушают их, не умея понять, потому что до конца жизни остаются пришельцами…

Все говорят о пришельцах, все ждут пришельцев, а они давным-давно живут на земле. В каждом доме, в каждой семье есть хотя бы один пришелец

В одном из купе скорого поезда Ужгород — Москва ехали двое. Один потрепанный, общипанный жизнью толстяк, с волосами, когда-то жгуче черными, а теперь покрытыми жгучей сединой. Он сидел у окна перед стаканом остывшего чая и листал такую же, как и он, потрепанную книгу известного писателя Кристофера Бомслея. Впрочем, книга была не его, а другого пассажира, его же была газета «Сельская жизнь», уже дважды читанная.

Второй пассажир был, конечно, Ленька Соломин, потому что не станет Ленька читать газету, в особенности «Сельскую жизнь». Круг чтения его был ограничен двумя жанрами: приключенческой литературой — для сердца и научной фантастикой — для ума.

В книге, которую он прихватил в библиотеке для дорожного чтения, было два романа Кристофера: «Секретное оружие» и «Ушельцы», Он начал со второго, соблазненный названием. В романе рассказывалось об ушельцах людях, ушедших с Земли в другую цивилизацию. Та цивилизация, по сравнению с земной, была на более низкой ступени развития, и земные ушельцы, ставшие там пришельцами, снискали любовь и уважение тамошних аборигенов. Здесь, на Земле, они не хватали с неба звезд, а там стали светилами ума, вроде нашего Аристотеля. Понятно, им не хотелось уезжать, возвращаться из Аристотелей в прежнюю заурядность.

Ленька и сам уходил в своей жизни не раз, но все это были уходы не кардинальные, в пределах Земли. А ушельцы решились. У них хватило смелости. И хватило твердости не возвращаться обратно.

В практической жизни часто требуется фантастика. Соберется компания, пойдет непринужденный разговор, и тут вы вставляете между прочим:

— У одного американского писателя женщины стареют медленнее мужчин, потому что их включают только тогда, когда в них бывает потребность.

Тут, конечно, вспыхнет общий интерес: как это женщину включают и выключают? Найдутся грубияны, готовые женщину выключить насовсем, найдутся и охотники одну женщину выключить, а включить другую. Особое удивление вызовет то, что женщина не лежит выключенная, а на это время совсем исчезает.

— У нас только мужики исчезают, — скажет какая-нибудь, уже вовсе потерявшая надежду.

Кто-то поинтересуется, исчезает женщина вместе с детьми или оставляет их на отца, чтобы держать его при семье, пока она будет отсутствовать. И это, конечно, оживит разговор.

Воспитание детей — Ленькин конек, но конек скорее теоретический, поскольку практика у него всегда кончалась в самом начале. Хотя о воспитании лучше говорить с матерью ребенка, оставшись с ней наедине, чтоб она потянулась к тебе как к педагогу. У нас, откровенно говоря, мало кто умеет воспитывать, и вдруг находится человек, который умеет. У какой матери не загорятся глаза?

Педагог, фантаст и романтик. У какой женщины не загорятся глаза?

Женщины, особенно замужние, любят романтиков. Ей, обвешанной семьей, словно гроздь виноградная, только романтиков и подавай. Но она, конечно, себе не позволит, пока не созреют ее виноградинки. А как созреют, отпадут, кому она будет нужна, старая ветка?