Гаральд Бергстед - Праздник Святого Йоргена

Сплошное море голов. Бесконечным потоком движутся паломники по улицам города туда, где зеленеет священная роща, где высится собор. У всех радостное, приподнятое настроение, на лицах — умиление и блаженство.

Скептики и насмешники тоже захвачены этим неодолимым потоком. Богомольцы сияют от удовольствия, как дети.

И каждый думает: «Вот это толпа! Как нас много! Слава Йоргену, это что-нибудь да значит!»

А в дверях лавок и кабаков стоят преуспевающие их владельцы и деловито, по-хозяйски осматривают толпу, как пастух осматривает барана, которого собирается стричь.

— Ну и нахальный вид у этого малого! — сердито говорят паломники, глядя то на одного, то на другого кабатчика, не понимая, как эти безбожники могут не проникнуться общим восторгом. Но, обозрев толпу и убедившись, что народу и без кабатчиков много, набожные богомольцы снова обретают душевное спокойствие и бормочут себе под нос: «Уж если кто и останется в дураках, то, конечно, не мы. Нас больше, нам веселее, а значит, мы избрали истинный путь». Они гордо поджимают губы и с сожалением смотрят на бедняг, кои не хотят приобщиться к божьей благодати.

У входа в рощу невероятная давка. И хотя шуметь в роще строжайше запрещается, все же кругом стоит страшный шум. Если вам удается втиснуться в толпу паломников, этот многоголосый шепот производит очень странное впечатление.

Площадь перед собором запружена народом. Все вытягивают шеи, чтобы увидеть священную белую лестницу, на которую еще никогда не ступала нога человека.

Вот она! Ее окаймляет золоченая ограда, а справа и слева от нее поднимаются две боковые лестницы, устланные желтыми коврами. Священная лестница заканчивается у главных врат, которые ведут в хранилище чудотворного плаща.

Пока что главные врата закрыты, равно каг и боковые врата.

На паперти стоят шесть раззолоченных кресел, по три с каждой стороны.

Посредине кресло самого гроссмейстера.

На крыше собора за балюстрадой сидят музыканты и настраивают инструменты.

Торчат только их головы, да изредка виден то фагот, то тромбон.

Раздаются три удара колокола.

Боковые врата распахиваются, и двое слуг в красных трико сбегают вниз по боковым лестницам. В руках у них серебряные чаши с углем, которым они разжигают благовонные курения в больших курильницах, что стоят вдоль священной лестницы.

Толпа возбужденно гудит. Многие взбираются на деревья, чтобы лучше видеть.

Вот заиграла музыка.

Ах, как они прелестны! Из боковых врат появляются девушки с большими корзинами цветов и усыпают розами священную лестницу. У них такой торжественный вид! Одна даже плачет от избытка чувств. Ах, как она мила!

Все смотрят только на нее! Она такая хорошенькая и такая трогательная!

Воцаряется мертвая тишина. Лишь звуки музыки сливаются с пением лесных птиц.

А в это время в главном зале господа первосвященники готовятся к выходу. Их бреют и одевают, моют и чистят, пудрят и поливают одеколоном. В воздухе мелькают полотенца и во все стороны летят брызги мыльной пены. Слуги ошалело мечутся с бритвенными тазиками и брыжами. Главному капеллану жмут башмаки, и старик рычит, как разъяренный медведь. Цирюльник порезал гроссмейстера бритвой. «Свинья!» — орет гроссмейстер, пиная паршивца ногой.

— Зажгли курильницы?

— Зажгли.

— Где цветочницы? Поторапливайтесь, черт вас побери! — кричит главный капеллан растерявшимся девушкам.

Соборную невесту сопровождают дочери господ первосвященников, а цветами занимаются дочери состоятельных горожан, с которыми особенно не церемонятся. Одна из девушек, с перепугу уронив тазик, облила брыжи казначея. Поднялась суматоха. Упали три корзины с цветами, и цветы оказались в мыльной пене. К месту происшествия подоспели гроссмейстер и капеллан. Девушки расплакались. «Цыц, — рявкает гроссмейстер, — берите цветы, и марш отсюда!» Девицы, едва сдерживая слезы, выбегают из собора через боковые врата.

Перед большим зеркалом стоит Давус, который должен сегодня дебютировать в роли герольда. Пока он зубрит по бумажке текст, один слуга чистит ему его единственный зуб, а другой штопает лопнувшие сзади штаны. Щеки дебютанта пылают от волнения.

— Подождите! — умоляюще шепчет он цветочницам. — Ради бога, не спешите!

Хранитель плаща в сапровождении своего слуги входит в зал, где находится драгоценнейшая из реликвий — плащ святого Йоргена.

Из люка, ведущего на крышу, появляется голова дирижера, который только ждет сигнала.

— Играйте, дьяволы!

И нежные звуки музыки мягко разливаются в зеленой роще, окутанной вечерними сумерками.

В притворе стоят служки с балдахинами и тихонько переругиваются. Но вот кто-то постучал костяшками пальцев о косяк двери, и они испуганно замолкают.

Паломники с нетерпением ожидают начала церемонии. У самой лестницы стоит Франц, тяжело опираясь на костыли, а рядом с ним — старый Тобиас из Нокебю.

Тобиас что-то бормочет про себя, а Франц, следуя инструкцыям, полученным от Коронного вора, трясется как осиновый лист.

С левой стороны стоят молодые скептики из «башни», привлекая к себе всеобщее внимание. Они собрались здесь, чтобы, во-первых, «лучше изучить народ», а во-вторых, посмотреть на Давуса-герольда с рогом и в красном трико. Вот Герман, затянутый в корсет и похожий на сушеную воблу; вот Тимофилла, дочь секретаря; а вот хохотунья Роза, сестра Олеандры. Они болтают и смеются, проявляя возмутительное неуважение к святыне, что вызывает справедливый гнев и нарекания почтенных богомольцев.

Звучит музыка. Пожилые паломники держатся за руки, словно старухи перед причастием, когда к ним подходит, бормоча молитвы, священник с облатками.

Внимание! Грянул марш первосвященников. Вот они, идут! Идут! Распахиваются боковые врата, и оттуда торжественным и мерным шагом выходят первосвященники в праздничных фиолетовых сутанах, расшитых красными драконами. Вот они опускаются в свои кресла. За спиной у них толпятся служки с балдахинами и маленькими зонтиками от солнца.

Воцаряется благоговейная тишина. Ведь в этих роскошных креслах сидят сейчас семь могущественнейших мужей города, да и не только города, а всей округи.

Лица у всех становятся серьезными.

— Смотрите, это Давус! — шепчет Тимофилла, задыхаясь от смеха.

Хохотушка Роза закусывает губы.

На паперть собора выходит герольд — Давус, в зеленом, шитом золотом плаще, — и трижды трубит в большой соборный рог. Руки у него дрожат.

— Секретарь соборного капитула приветствует вас, — кричит Давус срывающимся голосом, — и открывает праздник чтением отчета капитула за истекший год.