Соня Сойер-Джонс - Крыса-любовь

— Пошел вон! Слезай! — Я молочу кулаками по груди мужика надо мной.

Марсель Ришелье, шеф— повар и владелец французской кафешки, вскочил на ноги и широко разинул перепуганный рот, из которого рвались невнятные галльские возгласы. Он прикрыл рот обеими руками, потом схватился за щеки, потом снова прикрыл рот.

— Ви жив? — выдохнул он и наконец сообразил помочь мне подняться. — Oh, non! Pardon, mademoiselle! Это биль ужжас, ужжас, ужжас какой ошибка!

Слово «ужас» у него каждый раз выходило все громче и надрывней; с последним «ужасом» Марсель рухнул на стул у моего столика.

— Скотина, идиот! — театрально вскричал он, снова и снова колотя себя кулаками по голове и прервав это занятие только затем, чтобы скомандовать официантке: — Marie, un cognac pour mademoiselle. Et pour moi, tout de suite! [3] Мари, коньяк для мадемуазель. И мне тоже, живо! (франц.)

Когда Мари вернулась — tout de suite — с двумя рюмками на подносе, он вскочил и махом осушил обе. Так ковбои пьют виски за длинной стойкой в салуне. Жар от алкоголя едва успел разлиться у него в желудке, а Марсель уже изумленно таращился на пустые рюмки.

— О, non, — убито простонал он. — Что я натвориль! Идиот! Дурак! Пардон, мадемуазель. Мари! Еще коньяк!

Я тем временем отряхивалась и искала мобильник: тот снова зазвонил. Где же он? В сумке? В кармане?

— Mademoiselle, votre téléphone? S'il vous plaît, [4] Мадемуазель, это ваш телефон? Пожалуйста… (франц.) выключить его! О, mon Dieu! Выключить!

Потом Мари сказала, что мой телефон, скорей всего, и вызвал у Марселя столь неадекватную реакцию. Незадолго до того один здешний посетитель умер и был реанимирован именно за моим столиком под непрерывную телефонную трель. Марсель в тот момент ощипывал курочек и ничего не знал о драме, пока не услышал овацию. В первый момент он решил, что аплодируют особенно удачным тарталеткам из козьего сыра. Но нет — хлопали одному из постоянных клиентов, молодому врачу, который был объявлен героем. Вскоре эту историю узнала вся округа.

— Теперь, если чей-нибудь телефон звонит подолгу, Марсель впадает в панику, — пояснила Мари. — Одна смерть в ресторане — это хорошая реклама. Люди говорят: пойдем поедим там, где умер тот парень. У нас многие заказывали столики сразу после того случая. Но больше одной смерти — это уже плохо. Очень плохо. Даже самые верные клиенты могут нас бросить.

— Правда? — спросила я.

— Oui, oui. Клиенты очень суеверные. Но вообще-то, если между нами, — она наклонилась ко мне, — Марсель жутко расстроился, что это доктор, а не он спас того парня. Марселю завидно. Повара, они такие. Наверно, когда он увидел вас и услышал телефон, то подумал, что теперь тоже спасет клиентку. Только по-своему. В своем собственном стиле. Тогда все понятно, n'est-ce pas? [5] Не так ли? (франц.)

Нет, мне ничего не было понятно. Непонятно было, что я вообще делаю в этом кафе. Я перебрала в памяти события последних дней, и мне стало очень жалко себя. Шейла победила. Хэл победил. А я проиграла. Я по-прежнему писала идиотскую статью, а из моей гениальной идеи насчет того, чтобы бросить работу и родить, ровным счетом ничего не вышло.

— Ребенок? Сейчас? — Едва вынырнув из унитаза, Хэл кинулся расставлять точки над i. — Ни в коем случае. Хуже времени не придумаешь.

— Почему? — удивилась я, мысленно взяв себе на заметку: заменить освежитель в унитазе. — Мы все равно собирались попробовать в этом году, помнишь? Нельзя же откладывать до бесконечности.

— Блин, Джу, до тебя не доходит? Ты как с луны свалилась!

Доводы Хэла, казалось бы, вытекали из вполне резонных экономических соображений. Он утверждал, что моя зарплата необходима для финансового здоровья семьи.

— Как, по-твоему, мы выплачиваем ссуду на жилье?

Выходит, мы выплачиваем ссуду из моей зарплаты? Внезапно на меня навалилась жуткая усталость. (Не тогда ли она и родилась?) Это я отвечала за выплаты? Мы взяли крупную ссуду, а Хэл брал в кредит еще и еще. Он много раз давал мне понять, что мои доходы — это несерьезно. Так, на булавки. Сам он прилично зарабатывал на продаже рекламных мест, вечно хвастал комиссионными и твердил, что моей зарплаты хватает «только на коктейли, орешки и за парковку заплатить». Он напоминал мне об этом совсем недавно, когда мы поссорились из-за китайской подушечки.

Это случилось субботним утром, примерно за месяц до начала нашей истории. Я гнулась над тазиком с мыльной водой и терла непонятное пятно на китайской диванной подушечке. В ванной я скрылась, чтобы не попадаться под руку Хэлу — он встал не с той ноги. Как обычно. У Хэла утро никогда не бывало добрым.

Когда вас что-то раздражает (включая вашего сожителя), нет ничего лучше полезной механической работы: мозг получает передышку. Трешь, трешь, трешь что-нибудь — и вина, страх, обида бледнеют. Трешь, трешь, трешь… иногда глядишь, а они совсем исчезли. Такое вот волшебство.

Подушечка была из изумительного лазоревого атласа, с черной и лиловой вышивкой, которая при чистке могла полинять, а могла и не полинять. Угадать было невозможно, приходилось рисковать. Сердце у меня колотилось — как всегда, когда я понимаю: взявшись исправить вещь, можно ее повредить или даже совсем испортить. Цвет может «поплыть» или побледнеть; иногда после чистки остается потек от воды — больше, чем было само пятно. Страшно брать на себя такую ответственность, поэтому многие даже и не пытаются сводить пятна, предпочитая мириться с небольшим дефектом. Что, может быть, и правильно — для обычных вещей. Но не для уникальных.

Посадите пятно на что-нибудь красивое — и эта вещь уже никогда не будет значить для вас столько же, сколько раньше. Вот почему удаление пятен стоит нам стольких нервов. Нужна особая храбрость, чтобы подвергнуть риску самое дорогое, что у вас есть. Например, ослепительно белую футболку. Или светлый шелковый галстук. Или китайскую подушечку.

Я уже обрабатывала пятно, когда спиной почувствовала, что в дверях стоит Хэл.

Он посмотрел на меня с минуту и спросил:

— И сколько ты собираешься с этим провозиться? Примерно?

— М-м… Это, наверно, красное вино. Или, может, свекла… Хотя нет, мы вроде не ели свеклу в последнее время?

— Нет, ты мне скажи сколько, Джу. Двадцать минут? Полчаса?

Будь ванная попросторней, он ходил бы кругами, но места было мало, и он атаковал с порога.

— Может, и больше, — сказала я. — Наверно, придется отчищать в два приема. — Такой ответ Хэла явно не устроил, поэтому я добавила: — Но второй заход можно отложить на потом. Не страшно. Ты что-то задумал? Пойти куда-нибудь? Можно сходить на овощной рынок, если хочешь.

— Хотелось бы получить точный ответ. Сколько? Час? Возиться час с подушкой? Битый час?

Хэл словно вдруг забыл, что он сейчас — обычный человек, что он стоит в трусах на пороге собственной ванной и разговаривает с женой. Он превратился в успешного бизнесмена, который привык добиваться своего. А я была сотрудницей низшего звена, не выполнявшей должного и не понимавшей, что терпение начальства исчерпано.