Александр Покровский - 72 метра. Книга прозы

Витька будет предлагать мне поменяться, а я откажусь и буду всплывать с неисправным аппаратом.

Кстати, а что там может быть неисправно? Редукторы? Дыхательный автомат? Если редукторы – получим баротравму легких, если автомат – из дыхательного мешка будет уходитъ воздух. Второе переживем, первое нет.

А если не восстанавливать аппарат?

Если не восстановим аппарат, нужно будет принести исправный с поверхности. Двое всплывают, потом один с другого снимает аппарат и бегом по веревочке назад в лодку. Один из этих двоих Петров, конечно. Он-то и принесет мне исправный аппарат, когда им уже попользуются. Теперь самое время подумать о женщинах. О том, что мы с ними будем делать, когда все это кончится. О-о-о… женщины, когда все это закончится, мы вас будем любить. Страстно. Безудержно. Ночи напролет. Вот это будет скачка.

Да. В торпедный аппарат пойдут первые трое. Они станут неуклюжими, как только наденут гидрокостюмы и дыхательные аппараты, которые на шее – совершеннейшее ярмо и тянут голову к промежности.

Они полезут в длинную трубу торпедного аппарата, и самый первый из них головой будет толкать буй-вьюшку.

Они поползут к носовой крышке осторожно, чтоб не повредить дыхательный автомат на загривке, а потом они остановятся и стуком подадут сигнал.

Им пустят забортную воду. Конечно, можно выходить и по-сухому, подняв давление до забортного сжатым воздухом, но у нас принято экономить воздух, и поэтому к ним в аппарат хлынет забортная вода.

А потом уравновесят давление, откроют переднюю крышку, и они выйдут в океан.

Буй-вьюшка всплывет, разматывая трос. На нем, как уже говорилось, навязаны мусинги. На каждом нужно будет останавливаться для декомпрессии.

И считать время по ударам сердца.

Как только выйдут первые, передняя крышка закроется из отсека, давление стравится, а вода сольется в трюм. За первыми пойдут следующие. С кем-нибудь обязательно начнется истерика, которая прервется энергичными ударами по лицу.

Если мне принесут аппарат с поверхности, передняя крышка закрываться не будет до тех пор, пока его не вложат в торпедный аппарат и не стукнут несколько раз по крышке – «закрывай». И мы его втянем обратно в корпус.

Мы с Витькой выйдем в последней тройке.

Так положено.

По-другому нельзя.

И крышка торпедного аппарата останется открытой – ее некому будет закрыть.

И сразу на поверхность. Она всего лишь в семидесяти метрах. Земноводные, как нам хочется на поверхность! Там воздух, воздух, воздух – колючий, ядреный, щекочущий нёбо, обжигающий язык и гортань, – воздух, мать вашу!

В лодке он совсем не такой. В нем нет того, что заставляет сома ворочаться в подсыхающей луже, а угря – плясать на раскаленной сковородке. В нем нет того, что заставляет нас здесь не спать, поминутно вскакивать, вздрагивать, временами выть собакой, выражаясь фигурально, и говорить, говорить, забалтывая самого себя, а потом жевать окаменевшие сухари и глотать кипяток.

В нем нет того, что заставит нас подняться на поверхность, рывком перевести флажок аппарата на дыхание в атмосферу и дышать, дышать, жадно, с хрипом засасывая эту невероятную вкуснотищу в собственные внутренности, а потом плыть до берега четыре мили и там, в полосе прибоя, скользя и спотыкаясь, искать выход на скалы и по ним наверх, наверх – карабкаться до изнеможения и идти, идти.

И мы дойдем.

Только так.

А как же иначе?

И нам бросятся навстречу: «Живы?!»– А мы им: «Еще бы!»

Вот увидишь, приятель, так все и будет. Ты мне веришь? Нет? Это потому, что мы с тобой совсем разные… Ты, наверное, думаешь, что все, что здесь наговорено, не случилось, и мы все давно умерли, захлебнулись в той самой волне, которая гонялась за нами по отсекам, нагнала и поглотила, и мы утонули, и последнее, что мы видели, – это лампочки аварийного освещения, растворяющиеся в глубине, а все, что после, – всего лишь отблески происходящего, запись умирающего сознания. Запись в виде звука, образа. Это оно так цепляется за ускользающий мир. Запись есть, а нас уже нет.

Честно говоря, иногда мне так тоже кажется.

Поэтому я и не сплю…

ГЭУ – главная энергетическая установка.

Сатэра – синоним слова «кореш».

Мусинги – узлы.

Почему александрийским? Потому что хозяина зовут Александром, а если бы его звали Степаном, то – степанийским.