Валерий Сенин - Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»

Я никакой чай не распиваю, и вообще – не успел даже позавтракать, но я вскакиваю и опять бегу к любовнице.

На улице уже совсем светло и даже проглядывает низкое солнце, хотя при этом дует холодный пронизывающий ветер. Я быстрым шагом иду по улице Учительской в направлении к улице Демьяна Бедного. Недалеко от школы, в которой я проучился когда-то десять лет, я догоняю бредущую неторопливо старушку, одетую в легкую спортивную куртку и брюки. Она поворачивает ко мне свое морщинистое, похожее на большой грецкий орех лицо и, сощурив подслеповатые глаза, произносит:

– Здравствуйте, господин Арбатов, за двадцать пять лет, в которые я вас, слава Богу, не видела, вы, я вижу, превратились из маленького гадкого утенка в большого гадкого гуся.

Я иду медленнее, всматриваюсь в старушку и узнаю в ней свою бывшую учительницу физкультуры Тамару Петровну (когда я прощался со школой, ей уже было далеко за шестьдесят). Я улыбаюсь и отвечаю на ее приветствие:

– Здравствуйте, Тамара Петровна, а вы, наверное, уже давно на заслуженной пенсии и не работаете.

Тамара Петровна фыркает:

– Вот кукиш тебе, Арбатов, из школы меня вынесут только вперед ногами, потому что я преподаю уже шестьдесят семь лет. Я, между прочим, не забыла твое стихотворение, которое ты посвятил мне, там были такие строки: «под толстенькую попочку я подставлю кнопочку», – но ты, Арбатов, наврал, потому что у меня всегда была спортивная попка, крепкая и упругая, как и сейчас. А ты книгу стихов случайно не выпустил?

Я слегка краснею, поскольку то мое школьное произведение приличным не назовешь, и бормочу:

– Нет, книг я не выпускал.

Тамара Петровна строго оглядывает меня:

– Ну и дурак, Арбатов, на таких прикольных стихотворениях можно неплохо заработать. Сразу видно, что ты не еврей, они своих шансов не упустят. Но евреев я не люблю, потому что они Бога распяли.

Я удивляюсь этим словам, потому что Тамара Петровна сама была еврейкой, и говорю:

– Тамара Петровна, а ведь двадцать пять лет назад вы сами были еврейкой.

Тамара Петровна гордо вскидывает голову и провозглашает:

– Я и сейчас еврейка, и горжусь этим, потому что Христос был евреем, а у вас, у татар, и богов-то не было.

Я опять удивляюсь:

– Тамара Петровна, но я же не татарин, я русский.

Старая учительница возмущается:

– Да какой ты к черту русский?! Русь более ста лет была под властью татар, и они перетрахали всех русских женщин и мужчин за это время. Мужчины, конечно же, не рожали, а женщины рожали, и очень успешно, население за тот период увеличилось в несколько раз, и вначале это были полукровки, а потом почти чистые татары с маленькой примесью других национальностей. Я поняла это десять лет назад – тебя в школе уже не было – и начала эту мою теорию доносить до убогого разума моих учеников: они у меня бегут стометровку или прыгают через скакалку, а я им в это время читаю мою теорию, и если, Арбатов, ты умный человек, то придешь завтра на мой урок физкультуры, и я прочитаю тебе мою теорию, там немного, всего сорок пять печатных страниц четвертого формата.

Учительница берет меня за руку своей сухой, сильной, спортивной рукой, останавливается, заставив остановиться и меня, и строго спрашивает:

– Так ты придешь, Арбатов, или нет?

Не желая обижать старого человека, я соглашаюсь:

– Хорошо, Тамара Петровна, я приду завтра к вам на урок.

Лицо старой учительницы смягчается, она отпускает мою руку и грозит мне пальцем:

– Только чур без шалостей, а то я помню, как вы с дружком твоим придурочным Громовым турник солидолом намазали.

– Машинным маслом, – поправляю я, и хотя с турником все это устроил Генка, а я вообще был довольно тихим учеником, но я не возражаю, чтобы не сердить заслуженную учительницу.

– Не важно! – восклицает она и продолжает: – А я тогда еще не такая сильная и ловкая была, как теперь – прыгнула с разбега, чтобы вам, остолопам, показать упражнение, схватилась за перекладину и полетела дальше. Хорошо, маты вокруг были настелены... А как поживает этот проказник Громов?

Я снимаю шапку:

– А Громов, Тамара Петровна, погиб... вчера...

– Громов?! – выкрикивает учительница. – Ха-ха-ха! – хохочет она дребезжащим смехом. – «Громов погиб»! Да ты, Арбатов, юморист! Хочешь, чтобы я поверила в такую чушь. Такие прохиндеи, как Громов, в огне не горят и в воде не тонут, они из любой ситуации выкрутятся, уж я-то знаю. Скажи мне лучше, Арбатов, а дети у тебя есть?

– Есть, пятеро, – отвечаю я.

– Неужели все твои? Что-то не верится.

– Вроде бы мои, – пожимаю я плечами.

– Значит, тебе, Арбатов, крупно повезло – у тебя активные сперматозоиды, а вот у нашего молодого директора школы они дохлые.

Я удивляюсь:

– Тамара Петровна, а почему вас это беспокоит, директор – он что, ваш сын?

– Какой сын, Арбатов! У меня сроду детей не было... я была еще для этого молода... но сейчас пришло время обзавестись хотя бы одним, я уже в зрелом для этого возрасте. Но вот беда: не могу зачать, думаю, все дело в некачественных сперматозоидах моего друга-директора.

– А сколько ему лет? – интересуюсь я.

– Тридцать пять всего, а как осеменитель он уже никуда не годный. Мужики нынче – тьфу!.. Придется мне, Арбатов, попросить тебя об одной услуге интимного свойства.

– Простите, Тамара Петровна, я очень спешу, срочное дело, – оправдываюсь я, – но я могу порекомендовать вам одно верное средство, им поделилась со мной перед смертью моя прабабушка. Надо прийти в Эрмитаж, найти там «Джоконду» Леонардо да Винчи и полчаса смотреть ей в глаза – после этого все женщины обязательно зачинают.

– Арбатов, ты мне тюльку не вешай, не такая я дура, чтобы поверить в твои сказки. Ты еще в школе всех своими выдумками доставал. Я не забыла, как первого апреля ты повесил перед дверью школы плакат, якобы вместо уроков проводится массовый забег всех классов в Сосновском парке, и потом учителя полдня собирали учеников по всему лесу.

Хотя то объявление придумал и повесил Громов, но я не спорю.

Как говорит моя мама, если хочешь сохранить здоровье, никогда не противоречь женщине.

В этот день командировать на мамину дачу алкаша Сидорова мне не удается: на звонки в дверь он не отвечает, а когда я, забравшись на его балкон, заглядываю внутрь квартиры – вижу соседа, лежащего частично на кровати, частично на полу. И множество пустых бутылок вокруг.

В понедельник утром младшая Александра еще спит, а я вскакиваю по привычке в полшестого, чтобы бежать на работу. Ведь еще не известно, что у нас в дипломате, поэтому работу бросать пока не стоит. Да и Сидорова все равно с утра не оживить, я это знаю. Я быстро одеваюсь и на всякий случай прихватываю с собой дипломат: а вдруг мне удастся вскрыть его на заводе (распилить на токарном станке, например) и тогда не надо будет тащить его за город, на мамину дачу. Я выхожу на площадку и вижу привычную картину: рядом с соседней дверью спит Сидоров. Похоже, что он уже истратил триста рублей, которые я ему дал, поэтому есть надежда, что к вечеру будет транспортабелен. Я толкаю Сидорова ботинком в ногу, он слегка приоткрывает глаза и смотрит, не узнавая. Я говорю: