Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

Жонглер во фраке с большой сигарой во рту балансировал огромным тяжелым шкафом, который он держал на лбу, а потом поставил себе на нос длинный шест, на котором был установлен поднос с кипящим самоваром. Жонглер чуть наклонил голову и налил из самовара чай в чашечку, которую он взял в руку.

Выступал укротитель хищников Тогарэ. Красивый, молодой, с бронзовым от загара телом, он входил в клетку с тиграми, как учитель в класс. Таскал полосатых усатых тигров за хвосты, вкладывал свою голову им в пасть, тигры хватали у него кусок мяса изо рта, он ложился на ковер из лежащих тигров и ездил на них верхом.

Наши девчонки вскрикивали от ужаса и восторга, а Любовь Аркадьевна закрывала глаза и говорила:

– Я не могу на это смотреть. Это же ужас…

Летали по воздуху бесстрашные акробаты Океанос, музыкальные клоуны братья Костанди играли на бутылках и на пиле, дрессированные болонки танцевали "Барыню", а человек-аквариум Али бен Саиб глотал живых лягушек и выплевывал их обратно. А под конец своего выступления выпил керосин, поднес ко рту зажженную спичку, и у него изо рта вырвался фонтан пламени.

Этот номер произвел самое большое впечатление на Павлушу Старицкого.

С криками, выстрелами и бьющим в нос запахом серы закончили свой сумасшедший номер наездникиджигиты, оркестр заиграл марш "Оревуар", что означало по-французски, как перевела нам Любовь Аркадьевна, "до свиданья", и мы вместе со всеми зрителями покинули цирк.

Мы шли по улице и вспоминали смешных до слез коверных клоунов Франца и Фрица, красавца дрессировщика лошадей Вильямса Труцци, римских гладиаторов и лилипутов. А Павлуша Старицкий говорил только о человеке-аквариуме Али бен Саибе.

Утром на уроке естественной истории, который проводила Александра Васильевна Сабунаева в кабинете естествознания, Старицкий подошел к стеклянному аква-террариуму и сказал:

– Александра Васильевна, я прошу меня извинить, но я хочу провести один опыт.

И он достал из аква-террариума небольшую лягушку.

– Сейчас я ее проглочу, – сказал он, – а потом верну ее на прежнее место.

– Прекрати! – закричала Таня Чиркина. – Меня сейчас вытошнит.

– Тогда не смотри, – сказал Старицкий. – Если меня не вытошнит, то тебя и подавно…

– Александра Васильевна! Отнимите у него лягушку! – закричала Муся Гольцман.

– Старицкий, положите земноводное на место, – сказала Александра Васильевна.

– Пусть он ее проглотит! – закричали мальчики. – Это же цирковой трюк.

– Я воспитываю в себе силу воли, – сказал Старицкий, – и я ее проглочу. Смотрите.

И он взял двумя пальцами лягуху и сунул ее себе в рот.

Мы все замерли. А Леля Ершова крикнула:

– Мама!

Лягушка была среднего размера, но проглотить ее было нелегко. Улыбка исчезла с Павлушиного лица, он явно мучился, но, будучи волевым человеком, он не мог отказаться от своего намерения. И он проглотил ее.

Правда, он подавился лягушкой, закашлялся, но к нему подскочил Юган и ударил его по спине. Лягушка явно прошла.

– Товарищи! Она там скачет! – с ужасом произнес Павел. – Она там прыгает!..

– Запей хоть водой, – сказала Александра Васильевна и поднесла ему стакан с водой.

Он запил, и улыбка вновь появилась на его лице.

Мы все зааплодировали.

– А теперь давай ее обратно! – закричал Селиванов.

Павел открыл рот, но хитрая лягушка так и не появилась.

– Ну, что ты сделал? – спросила Александра Васильевна. – Ты лишил наш кабинет отличного экземпляра.

– Я думал, она пойдет обратно, – сказал Павел. – Не волнуйтесь, я вам поймаю новую, еще лучше.

Этот Павлушин опыт занял почти весь урок, и Александра Васильевна так и не смогла нам рассказать о живородящих папоротниках.

Весь день Старицкий себя неважно чувствовал, часто икал и жаловался на странное ощущение в желудке. Но он был героем дня, и с тех пор за ним укоренилось звание "пожиратель лягушек" или "человек-аквариум".

Пить керосин он уже не пытался.

Николай Александрович Гельд преподавал у нас химию. Я и сейчас вижу его, высокого, стройного блондина, окруженного пробирками, ретортами и тонкими стеклянными трубками. Он смотрит на нас веселыми глазами, а рядом что-то шипит, взрывается, происходят таинственные реакции, что-то дымится и ужасно пахнет.

Муся Гольцман большими глазами смотрит на Гельда и, не глядя в тетрадку, записывает диктуемые им формулы.

Гольцман у нас первая ученица. Она все знает на "отлично", никогда не разговаривает на уроках, всегда поднимает руку и первой решает все задачи. Ей, наверно, позавидовали бы и Менделеев, и Ньютон, и сам Пифагор.

Она не выносит запаха сероводорода и боится азота.

Но она любит Гельда. Она пожирает его своими большими изумленными глазами, следит за каждым его движением и, кажется, готова проглотить мелок, которым он записывает на доске формулы. Она в восторге от его строгого черного пиджака, от выглядывающих из рукавов ослепительно белых манжет с серебряными запонками в виде молоточков, от его выутюженного кремового воротничка и тонко повязанного синего галстука. Она всегда волнуется, когда он вдруг по болезни пропускает урок. Худеет, бледнеет и ходит как потерянная по коридору и заметно розовеет, когда он появляется на пороге химического кабинета.

– Какой твой самый нелюбимый предмет? – спросил у нее как-то я.

– Химия! – решительно ответила Муся.

– Почему же ты так хорошо ее знаешь?

Муся всегда отвечала мгновенно на любой вопрос, но на этот она почему-то не смогла ответить.

– А как ты относишься к Николаю Александровичу?

– К кому? – спросила она и начала почему-то заикаться и, пробормотав "мне нужно бежать", бросилась в химический кабинет, где она устанавливала штативы с пробирками и разжигала спиртовку для опыта с ненавистной ей соляной кислотой, которой не раз прожигала новое платье. А на занятия по химии она всегда являлась в новом платье. Она рыдала, зубря элементы Менделеева и моя химическую посуду.

– До чего же я ненавижу эту химию! – жаловалась она подругам на перемене и смотря на дверь учительской – не выходит ли из нее Николай Александрович.

Она дрожала, когда он проглядывал список учеников, и, если он вызывал не ее, у нее в глазах показывались слезы. Ее всегдашней мечтой было скорее окончить школу, чтобы навсегда забыть эту проклятую химию.

Как-то мы стояли с ней у школьной столовой в ожидании горячего завтрака, и ее нечаянно толкнул пробегавший мальчик из 2-го "А" класса. Она чуть было не упала и выронила учебник. Из него выпала какая-то маленькая фотокарточка.

– Что за фото? – спросил я.

– Это папа моей двоюродной сестры, – ответила Муся, схватила карточку и съела ее.

– Что же ты его кушаешь?