Валерий Смирнов - Крошка Цахес Бабель

Примеры насильственной украинизации Бабелем дореволюционной Молдаванки можно множить. С другой стороны, все одесситы в своих произведениях вместо русского слова «арбуз» используют украинское слово «кавун» — Катаев, Ильф, Багрицкий, Утесов… Даже живший в тридцатые годы в Париже Жаботинский — и тот писал «кавун». Бабель же употребляет слово «арбуз», так как нет у него той самой памяти, присущей одесситам-современникам, всех этих многочисленных «дирекционов» в качестве «нот» и «поносок» в значении «кошелок». «Банабаки и буцы совсем цены посбивали», — Кармену и в голову не могло прийти заменить одесские слова их русскоязычными синонимами, а потому иностранные язычники могут в больших кавычках успешно переводить его произведения от сегодня до свежевырытого жизненного итога. В 1993 году в московском издательстве «Высшая школа» было выпущено пособие академика М. Гаспарова, который, комментируя стихи Саши Черного, высказался по поводу слова «лапацон»: на русский язык его «лучше не переводить». С Бабелем куда проще; или он, подобно своим современникам, писал «страшная мокрота» вместо «сильный дождь»?

По уже указанной причине Бабель использует русскоязычную «хулиганскую морду», у которой в одесском языке той поры основным, но не единственным синонимом было слово «габелка». Потому-то у него в многократно процитированном с понтом образчике одесской речи «Об дать кому-то по…» фигурирует не хамура, не дюндель, не портрет, не вывеска, не сурло, не пуным, а все та же русскоязычная «морда». Оттого-то у него тетя Песя — торговка птицей, а не куролепчиха или куролепиха. И нищие — совсем не шнореры или капцаны. А контрабандист — вовсе не шмуглер. И Фроим Грач заходит исключительно в винный погреб, а не в бодегу, где именует Крика хвастуном, но не швицаром. И Цудечкис — не гешефтмахер, не форец, не скакун, не лапетутник, не бурженник, а маклер. Ой, я вас просто умоляю! Ну, какой это маклер? Это же самый настоящий люфтменш и вдобавок шлепер. Смаклеровал (втулил) помещику (магнату или мазиле) пулю с известным запахом, чтобы иметь с гешефта хороший интерес или хоть масенький парнус. После того, как сделать с тем помещиком абгемахт на уровне обоюдного гита. Это же не Цудечкис, а прямо-таки бандит! В одесском смысле слова.

Бандиты в исполнении Исаака Бабеля отчего-то постоянно общаются на языке фраеров: облава, пристав, шпики. Помолчим за героев Кармена или Славина, если даже катаевский Гаврик, обычный одесский пацан, запросто употребляет слово «зухтер» в разговоре с Петей, не говоря уже за «сидит на дикофте».

«Маня, вы не работе, — заметил ей Беня, — холоднокровней, Маня». Пресловутая «работа» тогда именовалась исключительно «делом». Но какой замечательный образчик якобы одесского языка — «холоднокровней» — вместо традиционного в подобных случаях «ша» или его синонимов. А эти малиновые жилеты, рыжие пиджаки и, особенно, обувь цвета небесной лазури в качестве прикида налетчиков, которых не раздуплить на одесское слово? Признаюсь честно, когда я впервые познакомился с текстами «Одесских рассказов», подумал, что Бабель просто стебется, как положено истинному одесситу, но потом понял: все это сочинялось на полном серьезе. Тем более, выдумывать наивный Бабель не умел, а потому, что имел, то и нес.

«Я не умею выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе ничего я не смогу написать. На моем щите вырезан девиз — «подлинность», — утверждал Бабель, параллельно плетя мансы о двадцати двух вариантах одного рассказа и запуская в литературные круги мульки за сундуки сокровищ, доверху нафаршированных черновиками грядущих шедевров и рукописями, ждущими окончательно-бриллиантовой огранки.

Выражаясь словами абсолютно не упоминающегося спэциалистами в связи с темой одесского языка Катаева, нужно хорошо накушаться гороха, чтобы достойно прокомментировать бабелевские изыски. Аналогичным его налетчикам образом на моей памяти изъяснялись и одевались массово перебирающиеся в Одессу черти на срезе шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. Тогда в моду стремительно входил клеш, а потому жлобы распарывали свои штаны темных расцветок и вставляли в них разноцветные клинья. Это таки было. Но чтобы одесские налетчики в самом начале двадцатого века носили лопающуюся на их мясистых ногах кожаную обувь голубого цвета, а их главарь, подобно Остапу Бендеру, вышивал в малиновых штиблетах?! Чтобы «короли Молдаванки в лаковых экипажах» ехали на Глухую (ныне Запорожскую) улицу в публичный дом Йоськи Самуэльсона, а не в заведения, расположенные, скажем, на Нежинской?! Видимо, знаток Одессы Бабель не догадывался, что этот самый «публичный дом» именовали в Городе иными словами, в том числе — «пансионом без древних языков». Равно, как и не подозревал о том, никакой Беня с его дешевой халястрой не рискнул бы в те годы даже посмотреть в сторону реального Тартаковского, в лавках которого, как пишет Бабель, служило пол-Одессы.

В иерархии действительно уголовного (по-одесски — делового) мира совершавшие эксы налетчики находились куда ближе к пресловутой параше, нежели к авторитетам. Вот вам типичный портрет одесского короля преступного мира того времени: прекрасное образование, безупречный вкус, знание в совершенстве нескольких иностранных языков, пребывание в высшем свете отнюдь не в малиновых штиблетах при револьвере на кармане.

И если бы явно поехавший мозгами чистый фраер Беня Крик со своей кодлой в описываемые Бабелем дореволюционные годы убили при налете отдавшего им ключи от кассы Мугинштейна, то они после такого беспредела только бы и успели спрятаться исключительно на морском дне, некогда справлявшегося с современными функциями одесских полей орошения. Потому что реальная Одесса вынесла бы налетчикам-самоучкам свой приговор еще до того, как за Беней сотоварищи приехала бы полиция, весьма умело контролировавшая преступный мир Города. Открою вам страшную тайну даже для непревзойденного знатока Одессы Крошки Цахеса Бабеля: на самом деле Одесса — город не бандитский. Одесса — город ментовский. Зато благодаря «давшему нам прописку на карте мира» Бабелю, в этом самом окружающем планету Одесса мире о нас давно сложилось такое мнение: если мы не клоуним, то исключительно грабим. А туристы по сию пору шарахаются от весьма миролюбивой Молдаванки, где каждый житель, с их точки зрения, только и ждет момента засадить кому-то перо в бок. Ребята, вы лучше вместо страшной Молдаванки по мирному Жлобограду вечерком пройдитесь, будете таки иметь шансов убедиться в справедливости одесской поговорки: не ищи приключений на свою жопу, они тебя сами найдут.

А это чудесное бабелевское откровение за Фроима Грача? После всего, оказывается, это Фроим, а не Беня был главой сорока тысяч одесских воров. Вы мне поверите, если я вам скажу, что главой двухсот тысяч современных одесских воров является таксист Федя Рашпиль, разъезжающий на трехколесном «Мерседесе»? Конечно, не поверите, ведь Федя даже не депутат горсовета.