Валерий Смирнов - Крошка Цахес Бабель

Так кто же раньше исполнял эту песню: одесская шарлатанка или амурские партизаны? Существует великое множество доводов в пользу одесского происхождения песни, от «панталон» шарлатанки, которыми одесские дамы как законодательницы российской моды перестали пользоваться лет за десять до начала гражданской войны и до основного. Вам надо сенсаций? Их есть у меня!

В 1992 году два одесских пацана совершили самый настоящий прорыв, выпустив сборник «Пой, Одесса». Так впервые увидели свет тексты одесских песен, многие из которых десятилетиями пребывали под запретом. В сборник попал русскоязычный вариант «Шарлатанки». И поехала «шарлатанка» на своем «шарабане» вот откуда: «Ин Одест, ин Одест, афдер Молдаванка, ихт хобгэтонц а полонез мит а шарлатанке». Может быть, я и неправильно записал, но где-то так исполняли одесские клезмеры еще в 19 веке, не подозревая за свое амурское партизанское будущее в исполнении Фимы Жиганца.

Вообще, как только речь заходит за Одессу, ростовчанин Александр Сидоров проявляет такое знание темы, что усраться и не жить, если не свет туши, кидай гранату. Поведав о том, что легендарную песню «С одесского кичмана» одесситы тоже слямзили, Фима-Саша приводит слова оригинала «С вапнянского кичмана сбежали два уркана, сбежали два уркана на Одест…». «Одест, Одеста, — каторжанское произношение Одессы», — приводит единственный мощный довод в пользу своих рассуждений месье Жиганец. Тоже мне удивление. Петербуржец Дмитрий Вересов в недавно вышедшем романе «Сердце льва» пишет: «оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова», — вспомнил Хорст слова русской каторжанской песни». Называется эта русская каторжанская песня «Как на Дерибасовской угол Ришельевской», но даже Фима Жиганец почему-то не утверждает, что ее одесситы тоже украли.

Молчу за выше процитированное с понтом каторжанское «Одест» в сочетании с пляской уголовников «а полонез мит а шарлатанка». Даже не спрашиваю у знатока Одессы Фимы-Саши Сидорова-Жиганца когда было образовано слово «уркан», он вряд ли знает, равно как и где находилась княженская малина, на которой остановились отдохнуть беглецы со с понтом вапнянского кичмана. А просто приведу слова некогда известного в СССР каторжанина, который написал гаерскую хохму со словами: «Утесов Леня парень фун Одес, а Инбер тоже бабель из Одессы». Во второй половине прошлого века эти слова уже звучали как «Утесов Леня парень молодец, а Инбер тоже родом из Одессы». Зато слова Елены Ган, написанные еще в первой половине 19 века, неизменны по сию пору: «Там можно пройти полгорода, не встретив русского слова. Итальянский, французский, польский, греческий — вся эта смесь языков коснется вашего слуха, кроме языка русского. Разве что попадется вам толпа бородачей, которые, возвращаясь с работы с пилами за плечами и апельсинами в руках, толкуют меж собой: «Всем был хорош городок Одеста, да нехристей в нем шатается, что Боже упаси». Не иначе эти бородачи всей бесконвойной толпой возвращались пешкарусом на каторгу…

Кстати, за каторжан. Одесса в начале своего существования напоминала «не российский город, а какую-то полупиратскую колонию». Спустя сто пятьдесят лет после этого откровения А. Дорошенко написал: «Каторжники, которыми заселили Австралию, были, сравнительно с нашими предками, все равно, что выпускницы института благородных девиц». А профессор Саша Дорошенко — тот еще подарок с Молдаванки вовсе не бабелевского производства. Жиганец таки не знает, что такое настоящий одессит, ему кругом одни каторжане мерещатся. Даю ответ: как положено с детства любому из нас, владею ножом не только в сочетании с вилкой и умею держать волыну в любой руке. А в прошлом году на моего младшего сынка наехали два нехилых залетных каторжанина. В результате всего двух ударов голым кулаком, один из них лишился семи зубов, а нижняя челюсть второго стала подлежать исключительно капитальному ремонту. Если бы ростовский Фима узнал, что во время освоения Брайтона не злодеями-каторжанами, а обычными одесситами в начале семидесятых годов прошлого века, они в темпе вальса и безо всякой помощи полиции очистили этого близнеца Гарлема от многочисленных банд, он бы, наверное, сильно удивился и меньше бы пенился. Тем более, с такой много о чем говорящей одесситу погремухой — Жиганец.

Александр Сидоров в своем стремлении разоблачить происки одесситов дописался и до того, что одесситы украли даже «…«Алеша, ша», ставшее популярным в исполнении Аркадия Северного, песня гражданской войны, где речь идет о Петрограде». И кто бы спорил, ведь исконно русское слово «ша» было особенно типично для столицы империи. Правда, впервые оно было исполнено типографским способом еще в первой половине девятнадцатого века почему-то в Одессе. Как бы между прочим, «Алеша, ша» берет начало от куда более старой одесской клезмерской песни «Гитер бридер Хаим». И это совсем не тот Хаим, что вошел в крылатую фразу одесского языка «Хаим, слезь с руля», которую вполне можно адресовать человеку по имени Фима или Вася, без разницы.

Так кроме «Алеши, ша» пациенты питерских «Крестов», находившихся на Арсенальной улице, еще исполняли: «На Арсенальной улице я помню старый дом. С широкой темной лестницей, с решетчатым окном».

Уже при советской власти в Одессе был освистан прибывший сюда на гастроли Театр имени Мейерхольда, привезшего постановку «Клопа» Владимира Маяковского. Причем, освистан был не кто-нибудь, а сам Ильинский. Такое случилось с ним два раза в жизни — первый и последний. Стоило ни в чем неповинному Игорю Ильинскому продекламировать: «На Луначарской улице я помню старый дом, с широкой чудной лестницей, с изящнейшим окном», как зал засвистел и затопал ногами. По причине того, что процитированные строки были явным и дешевым советизированным плагиатом, да еще с экивоками в адрес сочинителя откровенно бездарных пиэс наркома Луначарского, чьим именем назвали Одесский театр оперы и балета. Дело в том, что еще в 19 веке живший тогда еще в Одессе поэт Я.П. Полонский написал стихотворение, начинавшееся словами: «В одной знакомой улице я помню старый дом. С высокой темной лестницей, с завешенным окном». Строки Полонского о старом доме пришлись по вкусу абсолютно всем ценителям поэзии, их цитировал не то, что Бунин в своих дневниках, замечая «все это было когда-то у меня», но даже исполняли пациенты питерских «Крестов». Фиме Жиганцу таки есть о чем писать дальше.

Как бы между прочим, Аркадий Северный, на которого ссылается месье Сидоров, всю жизнь только тем и занимался, что косил под одессита. И сегодня, когда на одноименном сайте arkasha-severnij.narod.ru стоит ворованный словарь одесского языка отнюдь не питерского производства, Фима Жиганец еще смеет обвинять одесситов в краже якобы не ними созданных песен.