Феликс Кривин - Всемирная история в анекдотах

Однажды Александр признался, что если б он не был Александром, то хотел бы быть Диогеном. То есть вовсе ничего не иметь.

Он старался ничего не иметь. Но эта привилегия не для царей, у царей другие привилегии.

Когда Александр Македонский освободил евреев от персидского владычества, он установил у них мягкий, почти не оккупационный режим, еще более мягкий, чем был при персах.

Евреи были ему благодарны и назвали Александрами всех мальчиков, которые в тот год родились.

Через двадцать лет, когда мальчики выросли, все двадцатилетние мужчины в Иудее были Александрами, так что их невозможно было отличить друг от друга. Поэтому они стали называть друг друга по отчеству, то есть с большим уважением, чем называли прежде.

А еще через двадцать лет все евреи в Иудее стали Александровичами, поэтому в отчествах отпала необходимость, и они снова стали называть друг друга по именам.

Уважения стало меньше, но прибавилось сердечной близости, и все евреи стали как одна семья. Впоследствии это чувствовалось при каждом оккупационном режиме.

Прожив не так уж много лет, он много в жизни потрудился. В год Обезьяны он родился, в год Лошади покинул свет.

И этот путь, такой знакомый, конечно, каменист и крут, но подтверждает аксиому, что человека создал труд.

Когда Сулла взял осажденный Рим, раб Сульпиция Руфа выдал ему своего господина. Сулла поблагодарил раба и приказал сбросить его со скалы.

Когда Цинна брал Рим, он переманил на свою сторону рабов осажденного города, пообещав им за помощь свободу.

Но ночью люди Цинны перебили союзников-рабов.

Когда Цезарю угодливые убийцы принесли голову его врага Помпея, Цезарь прослезился, приказал умертвить убийц, а Помпею воздвигнуть памятник.

Покарать союзника за помощь — это можно считать черной неблагодарностью. Но она не черная, далеко не черная. Это неблагодарность на службе у справедливости, неблагодарность, которая торжествует, чтоб справедливость могла торжествовать.

Марк Катон Младший был профессиональный оратор, и он любил свою профессию. То есть любил поговорить.

Когда этот народный трибун забирался на трибуну, то согнать его оттуда не было никакой возможности.

Но Цезарь и сам любил поговорить, поэтому он не мог допустить, чтобы Катон так долго занимал трибуну. И однажды, когда все средства остановить Катона были исчерпаны, Цезарь приказал арестовать оратора и прямо с трибуны отправить в тюрьму.

Со временем это стало традицией — отправлять за решетку тех, кто слишком много разговаривает.

Цезарь опасался, что одна жена не справится с задачей родить ему наследника. Поэтому он разработал специальный законопроект, позволявший ему не ограничивать себя в количестве женщин.

Наш Суворов ему бы сказал: воюют не числом, а умением. Поле деятельности было неограничено, но наследника родить не удалось, и престол достался внучатому племяннику Цезаря.

Не хотелось бы никого обидеть, но Брут по-латыни означает дурак. Поэтому предсмертное восклицание Цезаря: «И ты, Брут!» — по сути означало: «И ты, дурак!». Или: «Господи, а я-то считал тебя умным человеком!»

А возможно, и с некоторым обобщением: «Ну разве можно быть Цезарем, живя среди таких дураков!»

Британия в то время была совсем не та, что сейчас. Вместо Лондона был Лондиний, а железную леди Британии звали почему-то Картимандуя. Немудрено, что римский император Калигула решил отправиться в поход на Британию. Тем более, что какой-то гостеприимный британец пригласил в свою страну иностранную армию.

Выступили в поход целым кораблем, снаряженным всем, что необходимо в походе. Набрали побольше одеял, имея в виду не северный климат, а другие, стратегические соображения. И из этих соображений император возлежал на одеялах, а не под одеялами.

Его предшественник Тиберий предпочитал забираться под одеяло, и в этом тоже был немалый стратегический смысл. Тиберий всех во всем подозревал, и все у него были доносчиками. Доносчики доносили на доносчиков, и Тиберий забирался под одеяло, чтоб незаметно наблюдать: Правильно ли осуществляются доносы. Но однажды, когда он заболел и лежал по обыкновению под одеялом, римляне подумали, что он умер, и провозгласили нового императора. А Тиберий вдруг вскочил и побежал. И тогда Калигула, которого уже провозгласили императором, задушил Тиберия его же собственным одеялом, превратив одеяло из средства наблюдения в средство нападения.

Вот почему, выступив в поход на Британию, Калигула возлежал на одеялах.

Между тем корабль, отчалив от берега, взял курс в открытое море. И по мере приближения к открытому морю в душу императора закрадывалось сомнение: а правильно ли он поступил, решив взять Британию с моря? Может, лучше ее брать с суши? Тем более, ветер поднимается, корабль начинает качать, и все это может для них плохо кончиться.

Он приказал лечь в дрейф, чтобы спокойно полежать и посоветоваться с военным советом. Держать курс на Британию или не держать? Может, ну ее к черту, эту железную леди Картимандую?

Пока советовались, всех стала одолевать тоска по родине. Тоска по родине — самая сильная тоска, особенно если родина — вот она, рукой подать, а ты почему-то болтаешься среди моря.

И тогда они решили: авось Картимандуя на них не обидится, а победу можно и здесь одержать, во всяком случае, хорошо отпраздновать. И даже с большим энтузиазмом, поскольку запасы энтузиазма не будут растрачены на поход.

Налегли на весла, взяли курс к берегу. Тут уже дело пошло веселей, поскольку возвращаться из похода всегда веселей, чем тащиться куда-то на конец света.

Римляне, наблюдавшие за походом издалека, высыпали на берег встречать победителей. Какой-то младенец на руках у мамы делал императору ручкой и говорил: «Дай, дай!»

Праздник вылился в настоящий триумф. В этот день император провозгласил себя Нептуном, богом всех морей от Рима до Британии, и восседал с трезубцем в руке, слушая благодарственные речи и тосты. В стороне сидел вдрызг упившийся дядя императора Клавдий, а жена его, тетушка Мессалина, что-то шептала ему на ухо, обещая быть верной в его борьбе за высокое звание императора. Клавдий покорно кивал, механически сбрасывая с ее коленей то одну, то другую руку посторонних мужчин, и бормотал, что, когда он станет императором, уж он покажет этим британцам!

А ребенок все тянул ручку и все говорил: «Дай, дай!»

Ребенка звали Нерон, и он просил, чтоб ему дали империю.