Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

Контрольный вопрос № 2. Чем отличаются занятия мужчин с женщинами; мужчин с мужчинами; женщин с женщинами?

Задание. Найдите 20 отличий!

Когда я сообразил, что отличий не так уж много (не более 20), было поздно: Пушкиндт и Обоссарт, решив, что я заигрываю, и меня пригласили пожить вместе с ними. Теперь я не знал, как им отказать, чтобы не обидеть…

Сексуальный практикум. Попробуйте пожить в номере с женщиной, потом с мужчиной, потом снова с женщиной, потом снова с мужчиной. Что вам больше понравилось?

Рабинович-Пушкиндт внушал мне, что в Эфиопии, откуда происходили его предки (как и предки всех Пушкиных и Пушкиндтов), такие связи очень широко распространены и даже приветствуются, поскольку ведут к сокращению рождаемости, что при перенаселенности земного шара крайне важно.

— Скоро в Китае все перейдут на такие отношения, — говорил он. — Уже подписан соответствующий декрет.

Контрольный вопрос. В каких еще странах не помешало бы введение аналогичных правил?

— Как думаешь, зачем я их за собой таскаю? — говорил Маркофьев, морщась из-за моей туполобости и неумения понять любовь этих двоих. — Да потому что среди моих избирателей половина ориентирована на так называемую нетрадиционную склонность…

Констатация. Нет ни одной темы, которой мы стыдливо не касались бы в нашей книге!

Напрасно Маркофьев пытался вдохнуть в синклит скоморохов — оптимизм, напрасно старался заразить их своей веселостью… У своры хохотунов на уме было одно.

— Ты этими выжигами возмущаешься, а я их понимаю, — говорил Маркофьев. — Есть деньги, которые не приносят радости… И потому хочется получать все больше и больше… Считается, что должны платить за талант, а его нет или никогда и не было, вот им и платят за угодничество и пресмыкательство. Это влага, которая не утоляет жажды. А разжигает ее все сильней…

По случаю обретения грузовика Худолейский закатил на даче прием. Комнаты были завалены ящиками с киснущей и пованивающей провизией, на вешалке вперемешку висели десятки пальто, дубленок, шуб, кофт и спортивных костюмов.

— Куда тебе столько? Отдай бедным, поделись с неимущими, облагодетельствуй сирот, — посоветовал скопидому Маркофьев.

Но записной весельчак не услышал. В качестве угощения он предложил нам коктейль из слитых в одну бутылку (Маркофьев заподозрил: не допитых другими гостями) кагора, мадеры, шартреза, коньяка, выдохшегося шампанского и кваса.

— Я так всегда делаю, — говорил Худолейский. — Чтоб градус держало. Зато пьянеешь мгновенно. Сразу — с копыт.

Он проглотил содержимое своего бокала (с трещиной и отколотым краем), икнул, упал на продавленную софу и вырубился, посапывая.

По дому шмыгали крысы. Сам Худолейский, я вдруг увидел, смахивал на крысиную породу. (Об этой внезапно открывшейся мне похожести я часто вспоминал, когда корабль нашей мечты окончательно дал течь, и Худолейский первым порскнул наутек).

Уходя с гостеприимной дачи, мой друг бросил:

— Плюшкин был щедрее…

Чем очередной раз подтвердил и продемонстрировал глубокую начитанность, а также энциклопедическое знание классических образцов литературы.

Гремучую смесь, к которой мы не притронулись, а выплеснули за окно, Маркофьев окрестил "сливками" (от слова "сливать").

Что до творческих потуг — хохмач так и не мог выдоить из себя ни одной шутки, которой бы Маркофьев сразил впавших в смятенные чувства избирателей.

Не лучше обстояли дела и у Рабиновича-Пушкиндта, этот, видимо, был настолько потрясен обрушившимся на Худолейского золотым денежным дождем, что решил — на фоне собственного неудачничества в стяжательстве — постричься в монахи. И даже начал носить схиму, но приехавшие к Маркофьеву с визитом иностранцы, увидев человека явно семитской внешности в православной рясе, к тому же постоянно пытавшегося зубоскалить, едва не свихнулись — и поэт-добролюб, как он сам себя называл, вынужден был вернуться к отправлению мирских и светских обязанностей: витийствуя в дешевеньких кафе, сшибал у посетителей то шкалик водки, то стакан сока. Критик Обоссарт в журнале "Сад и огород" и газете "Уличное (т. е. медовое) хозяйство" величал его исключительно гением, однако ни каламбуров, ни бурлесков, ни стихов сцедить из своей кучерявой головы этому арапу никак не удавалось. Максимум, на что он оказался способен — зарифмовать две строчки, приуроченные к встрече Маркофьева с тружениками района, славящегося революционными традициями:

Красная Пресня…

Два слова, а это — песня…

В качестве платы за шедевр Пушкиндт просил отправить его в санаторий для лиц, страдающих нервными расстройствами и болезнями желудочно-кишечного тракта, объясняя, что очень устал, творческая работа на износ его совершенно истощила и измотала.

Маркофьев же — вот на кого им всем следовало равняться! — постоянно находил поводы для веселья. Он был вот именно неунывающим. В том смысле, что не ныл никогда. В летнюю теплынь, повторив свой излюбленный розыгрыш, он включил подогрев сиденья в грузовике Худолейского — тот плавился, жарился, взмок, но не мог понять, в чем дело.

Маркофьев хохотал над ним от души.

— Куда они все годятся, — говорил он. — Если у них не хватает юмора раскусить столь простенькую примочку?

С каждым днем он разочаровывался в своих мнимых соратниках все ощутимее.

Чего было от них ждать, если не они, не профессионалы смеха — ерничали, острили и поднимали настроение, а именно Маркофьев, хохоча, замечал и выволакивал на общий суд способные развеселить несообразности бытия? Он, например, мог сказать, когда ехали на поезде:

— Абрамцево, следующая — Саррочкино…

Худолейский же и с телеэкрана последние месяцы больше морализировал, назойливо поучал, читал долгие нравоучительные нотации, проповедовал, делился мемуарами; а вот каламбурил и подъялдыкивал совсем не в дугу, свежие его перлы удручали скукой. Шутки нашему наемному хохмачу удавались все хуже. Мы шли по бывшей улице Чернышевского, обсуждая гэги, которыми Худолейский взялся расцветить грядущее выступление Маркофьева перед тружениками Волоколамского района. Маркофьев хмурился. Ему предстояло оттарабанить полный оптимизма и искрящийся новизной острот текст, а Худолейский потчевал нас бородатыми анекдотами, настаивая, что он и есть подлинный их сочинитель и автор. Из затрепанного портфельчика он извлекал такие же затрепанные засаленные листки и потрясал ими перед нашими физиями. Присовокупляя:

— Вы такие мрачные от того, что мало пьете. И плохо закусываете. Угостите меня… Накормите обедом… Вы меня плохо прикармливаете. Уйду я от вас…