Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

— Как иначе впарить все это на прием делегаций по случаю открытия нашего кинофорума? — объяснила она. — Ведь пожалуют представители всех стран мира… Даже из Андоры… Надо накормить их по- королевски.

Попутно Старшенькая дала мне дельный совет:

— Никогда не покупайте в магазинах нарезку. Ее всегда делают из самого некачественного… Товар сгнил, а лейблы все переклеивают…

Эта без устали командовавшая и помыкавшая всеми тетка также торговала краденными за рубежом автомобилями (за полцены) и возглавляла бюро по созданию детективных книжных серий. В ее ведении находились три направления — исторический детектив, современный детектив и женский детектив. В каждой из групп трудилось по двадцать человек. Кто-то придумывал общий сюжет, остальные разрабатывали его детально — по главам и с вкраплением диалогов, после чего первый придумщик осуществлял общую редактуру сляпанного в течение недели произведения. Затем экспертный совет (куда был включен и я) решал, кому из именитых авторов этот шедевр приписать. В арсенале бюро пребывало несколько знаменитых литераторов, которые сами ничего не сочиняли не писали, но имели громкие и звонкие, хорошо распропагандированные фамилии и измышленные ушлыми пиарщиками захватывающие биографии. На встречах с читателями эти классики устало отвечали на заранее приготовленные для них той же рекламной группой вопросы, раздавали интервью и автографы. Свою деятельность бюро с гордостью именовало безотходным производством: один и тот же заимствованный у Дюма или Сименона и перенесенный на российскую почву сюжет обсасывался и использовался многократно — то в триллере женщины-детективистки, то в полицейском блокбастере мужчины-детективиста, то в сочинении исторического корифея. Жаль было деревьев, которые изводили на целлюлозу для этих книг.

Вопрос. А вы почему читаете в настоящий момент не детектив, а "Теорию Глупости", которая к тому же сочинена не бригадой, не коллективом авторов, а двумя дилетантами — Маркофьевым и самой жизнью? Понятно ведь, что книга, созданная многими, умнее и содержит больше полезных мыслей и сведений, чем том, сварившийся в одной отдельно взятой голове. Что вами руководило в момент выбора данного пособия? В своем ли вы уме? Ум хорошо, а два лучше! А двадцать умов еще надежнее! Разве не так?

Задание. Приведите еще случаи, когда народные пословицы и поговорки, эти создаваемые и накапливаемые веками самородки мудрости, подтверждаются жизненной практикой.

Интересы книгоиздания и телепроизводства порой тесно переплетались и смыкались: если книга вдруг переставала пользоваться спросом и покупаться, мнимого автора срочно приглашали в эфир, Пидоренко или Новомужев вели с ним долгие изнурительные беседы, беспрестанно цитировали провальную сагу или эпопею — и наспех сработанная дешевка словно бы расцветала и покрывалась глянцем, подергивалась патиной величия, пузырилась новыми бутонами; в особо тяжелых случаях игра "Получи и запей!" затевалась именно вокруг затарившего склады тома — и затор чудесным образом рассасывался, а цифры продаж возрастали. Отдельные наиболее провальные и не имевшие продаться опусы экранизировали.

— Как и в случае с твоим "Учебником Жизни для Дураков", — не упускал случая лягнуть меня Маркофьев.

Когда друзья-юмористы увидели, какими рычагами мы владеем, и подсчитали, какими тиражами расходятся книги их коллег-детективщиков, они подняли хай и вой.

— По какому праву у этих недоумков такие преимущества? — кричал Худолейский. — Мы тоже хотим!

Ему вторили Игорь Рабинович-Пушкиндт и Антон Обоссарт, сочинивший предисловие для фолианта избранных стихов поэта-арапа и добролюба.

Что ж, Маркофьев пошел навстречу околоюмористическим пристебаям: по всем каналам были запущены развлекательные рубрики "Друшлаг! Друшлаг!", заглавные партии в них исполняли Худолейский и Рабинович-Пушкиндт, а роль аплодирующей зрительской массовки играли Обоссарт и Жук.

— Благодать, раздолье писакам, — по-хорошему завидовалэтой братии Маркофьев. — Какую чушь ни накарябают, какую ахинею ни нагородят — все печатается с колес, все читается с эстрады, а потом они сами же признают и объявляют себя гениальными.

Он говорил:

— А попробуй напомнить им Пастернака: "Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех…" — не услышат, не поймут… Настолько уверовали в свою значимость и непогрешимость…

Ивану Грозному тоже поначалу никак не удавалось пробиться к маркофьевской дочке и получить аванс за свой уже почти завершенный роман "Лев и собачка". Я пренебрег формальностями и выдал ему деньги. Затем выплатил гонорары Мише, Моржуеву и Овцехуеву…

Но ждали от меня, как выяснилось, не этого… А совсем другого…

Оказалось: главный офис детективно-юмористического и издательско-телевизионного бюро-агентства размещался в помещении института, где мы с Маркофьевым учились, играли в футбол, учреждали студенческое научное общество…

Придя в альма-матер, я с изумлением оглядывался по сторонам.

— А как же закладная на это здание? Полное разорение и крах надежд? — спрашивал я.

Маркофьев улыбался обычной своей обезоруживающей улыбкой.

— Да, — говорил он. — Все, о чем я тебе рассказывал, чистая правда. Банк, где лежала закладная на институт, разорился. Вкладчики понесли огромные убытки. Вклады им не вернули. Здание пришлось продать — чтобы покрыть хоть какие-то издержки. И пароходы пришлось продать. И лицензии на открытия. И отогнать деньги за рубеж… Я этим и занимался. Но кто-то потом должен был все это выкупить назад… У кого были средства? Так что теперь все это — снова наше…

Хитроватая улыбочка не сходила с его лица.

Многое в этом старинном, охраняемом государством как памятник архитектуры, особняке осталось без изменений. Великолепия витых ажурных лестниц и потолков с лепниной не мог испортить даже неуклюже врезанный в барочное изящество лифт карачаровского завода.

— Пойдем в твой будущий кабинет, он уже год пустует, — позвал меня Маркофьев и, взяв под локоть, привел на третий этаж.

В кабинете и точно ощущался нежилой дух. Я отворил окно с затейливой фигурчатой рамой. Опустился на резную банкетку. Задрав голову, изучил люстру, размером меньшую, чем в вестибюле, но тоже хрустальную и наполовину раздетую — как новогодняя елка после праздников, перед выносом на помойку.

— В твою задачу входит… — начал Маркофьева, но в дверь просунулась лохматая кучерявая голова.

Я изобразил глазами просьбу — подождать, однако посетитель не владел языком взглядов. Он протиснулся в помещение — небритый, всклокоченный, в черной кожаной куртке, и заголосил: