Митрофан Глобусов - Мысли и размышления

Я, впрочем, все-таки Глобусов и, как вы знаете, Митрофан. Я много работаю, сочиняю. Я много пишу. Я часто спорю с женой, хожу ночами по квартире, и крупное лицо мое отражается в зеркале в ванной комнате. И я имею право на то, чтобы повсюду наступило полное банановое великолепие. Я не совсем понимаю, как это возможно, но думаю, что бананы будут везде, и тугие гроздья их войдут в состав мощной и единственной статьи экспорта. Длинные, желтые и питательные фрукты заменят нефть, уголь, торф, алюминий, свинину, говядину, макароны, гречневую крупу, чебуреки. Появятся в городах кафе и рестораны, и в этих кафе и ресторанах пареные, моченые и жареные бананы по своим вкусовым качествам превзойдут итальянскую пиццу, японскую суши и утку с яблоками. И публичные соревнования, кто дальше всех прокатится на банановой кожуре, займут первое место среди всех остальных олимпийских видов спорта.

Человек с бананами, торчащими из всех естественных отверстий, станет президентом страны. Его изберут единогласно на ближайшие сорок лет, и всякий, кто подвергнет хоть какому-либо осмеянию его легитимность, отправлен будет туда, где и в помине не было никаких бананов, а только промозглый ветер, сдувающий все, что ни есть, в сторону Северно-Ледовитого океана.

И однажды я утром встану и подойду к окну. И увижу я, что на тополях под окном бананы растут. Приглядевшись, я увижу, что они уже повсюду растут, в том числе и на чахлых кустах. Значит, подумаю я, приехали. Сбылась давнишняя мечта, и страна моя стала единственной в мире страной самых больших, самых длинных, самых питательных и самых развесистых бананов.

Естественно, я протру глаза, но фантастическая картина не пропадет. И, выйдя на улицу, я, как тот дядя в моем детстве, полечу ногами вверх, а головой вниз.

Лечить меня будут с помощью диеты на основе специальной настойки на водке и банановой кожуре.

Отжужжали южноафриканские вувузелы, и воцарилась у нас южноафриканская жара. Зазвучала одинокая рында, загорелись лесопосадки, задымили торфяные болота, и температура на моем уличном градуснике принялась доходить до 40 градусов по шкале Цельсия. Жара, таким образом, обрушилась на меня впечатляющая. Ад, мать его за ногу. Репетиция!

Женщины, замечу, в таких условиях разделись первыми, как и положено им по природе. Из марева нагрянувшей духоты вышли сотни и тысячи обнаженных красавиц и туда же ушли, оставив после себя мимолетные впечатления в одинокой моей, но отравленной гарью душе.

Мужчины облачились в сандалеты, шорты, майки, бейсболки. Под солнцезащитном зонтом с японскими цветами я видел только одного мужчину. Одной рукой он держался за горячий поручень в вагоне метро, в другой держал зонт. Была бы третья рука, то в ней бы он держал бутылку «Клинского».

Сам я бутылку «Клинского» в руке не держал. В такую погоду я выпиваю утром огромный стакан воды. И никакой, замечу, водки.

Грандиозная идея переименования милицейских в полицейских пришлась на то мглистое августовское утро, когда я по телефону пытался заказать огромную кислородную подушку. Тогда же в борьбу с лесными пожарами вступили все передовые силы страны и ее окрестностей. Кроме меня. Я как раз задраивал окна своего кабинета, чтобы мгла не вторглась на страницы моего жизнерадостного романа. И вскоре под напором воды, багров и лопат стали гаснуть ненавидимые москвичами и гостями столицы Шатурские торфяные болота, и роман мой, резко рванувшись вперед, внезапно застрял. Сперва на «жопе», затем на «полной». А после как-то оба этих слова сложились в единое выражение, и понесенный государством убыток в пятьсот миллиардов рублей показался мне весьма тривиальным и как бы не слишком крупным.

Совсем не по мне и то, что двумя китайскими кондиционерами и тремя бутылками с питьевой водой оборудовали какой-то старый пакгауз. Откуда он взялся, я так и не понял, но по телевизору его показали. Затем на экране появился толстый мужик в ярком галстуке. Он сказал, что в этом оборудованном пакгаузе две одинокие старухи собираются дожить до следующей весны. И поглядел я на этого мужика, а сам подумал, что в старом пакгаузе сам бы я и до ближайшей зимы не дожил. Я, собственно говоря, и до осени в нем не доживу. Да и жена моя тоже против: «Тебе, Митрофан, на кой черт все это сдалось? Ну, совсем плохой стал. Люди вон в Москве какой гадостью дышат, а ты в своем кабинете опять накурил. Тебе же главный санитарный врач что сказал? Он так тебе и сказал, чтобы ты без респиратора за роман не брался. Не надо тебе без респиратора и кушать в кухне садиться, а не то что со мной на кровати спать!»

Не слишком прекрасно и то, что я, надев респиратор, проплавал в поту всю следующую ночь, как и всю предыдущую. А утром жена погнала меня в магазин, и понял я в магазине, насколько сильно наварили на духоте производители мороженого и прохладительных напитков. Но их доход не идет ни в какое сравнение с доходами торговцев вентиляторами и веерами для обмахивания лица.

Между тем, чем бы я не обмахивался, а ни писать, ни сочинять нет у меня никакой возможности. Трижды я что-то написал, да все зачеркнул. Я дико на все разозлился и пришел к выводу, что ущерб здоровью граждан нанесен такой, какой не наносили за все предыдущие тысячелетия. Пострадали легкие и нервная система, руки и ноги, глаза и уши, волосы и ногти, пищеварительный тракт и органы малого таза. Мозг пострадал сильнее всех прочих органов, сжавшись до размеров куриного яйца, и многие от этого просто умерли.

Как сам я не умер, уму не постижимо. Но точно могу сказать, что от сотворения мира никто не совершал такого удара по моему здоровью, превратив еще вчера творчески одаренного Митрофана в мутный призрак с бледным потным лицом и с южноафриканской вувузелой вместо носа…

По-моему, ученые столько знаний накопили по вопросу пьянства и алкоголизма и пагубного их воздействия на отечественное человечество, что даже бывает скучно возвращаться к вопросу о том, как пьянство и алкоголизм могут еще на что-нибудь повлиять. Озабочиваются тем же самым и в верхних эшелонах власти и на самых низах. В дискуссию втянуты все: женщины, мужчины, педагоги, врачи, бизнесмены, политики, телеведущие. А уж проблема присутствия на наших прилавках паленой водки и вовсе ставит на уши самых честных, модных и беспокойных представителей общества.

Относительно моего отношения к ней. Тут я прямо скажу: я не умер от паленой водки прежде всего потому, что я ее не пью. Пусть мне хоть полный стакан нальют, а все равно не выпью. А еще потому, что я уверен, что паленая водка — это такая водка, от которой ни один мужчина приказал долго жить. Я их не буду перечислять. Список очевиден. Я только скажу, что было мне лет восемь, и я еще не был мужчиной, а водка паленая уже была. И я ее выпил. Что дальше было — не помню. Помню, что в седьмом классе не мог отличить троллейбус от хлеборезки, а в восьмом на всех уроках вставал и громко произносил: «Однажды, в студеную зимнюю пору…» А потом и первый свой роман начал с этих, запомнившихся мне, слов.