Митрофан Глобусов - Мысли и размышления

— Хорошо, но как же изнасилованные школьницы? — резко спросил я. — Неужели врут, что Лаврентий Павлович подбирал их на улицах Москвы и вез к себе в особняк для оргий?

— Чистая правда! — посерьезнел Иван Иванович. — А вот это чистая правда! Только вы спросите зачем он этих старшеклассниц вез к себе.

— Зачем? — спросил я.

— У него в особняке был пансион благородных девиц. Как до революции в Смольном. Конечно, лучше бы Лаврентий Павлович согласовывал увоз девочек с родителями.

— Да, почему он не согласовывал? — я нахмурился.

— Потому что — враги человеку ближние его. Знаете такую библейскую фразу. Вы не знаете, а Лаврентий Павлович знал. Засопротивлялись бы родители, напридумали бы невесть что. А так — девочку взял, девочку — выдал. Но какую взял? Остолопку. А выходила она из пансиона Берии с твердым знанием астрономии, французского языка, истории партии.

— Что еще за партии? — перекинув ногу на ногу, спросил я.

— Эх, молодой человек, — снисходительно улыбнулся Иван Иванович. — Ничегошеньки-то вы не знаете! Была такая партия большевиков. ВКП(б). Славная партия. Вот ее-то историю девушки и учили.

— И что же, вы будете утверждать, — холодно я оборвал Ивана Ивановича, — что с этими девушками Лаврентий Павлович не вступал в преступную сексуальную связь.

— Почему же я буду это утверждать? — улыбнулся Иван Иванович. — Только зачем вы говорите о каких-то преступлениях? Да, товарищ Берия был человеком южным, любвеобильным. И даже не в этом дело! Девушки из благодарности сами вешались ему на шею. Товарищ Берия даже просил меня, мол, Иваныч, укороти их, девки проходу не дают. И вы посмотрели бы на этих девок! Сытые, румяные, все в школьной коричневой форме с накрахмаленными белыми передниками. Многие, кстати, спортом занимались. Лыжами, коньками. Огонь, а не девки!

Иван Иванович встал, зашуршав золототканым халатом, открыл дверцу кухонного столика и достал внушительную по размерам пачку чая с красноглазым драконом на коробке.

— Подарок самого Лаврентия Павловича, — щелкнул он по коробке, — когда приходит симпатичный репортер, я обязательно пою его этим чаем.

Чай, действительно, оказался пахучим и крепким.

— Кстати, — отхлебнув чая, сказал Иван Иванович, — всем своим пассиям Лаврентий Павлович обязательно дарил загородный, добротно обставленный, дом. Все девушки были довольны.

— А легко ли вообще быть шофером Берии? — прочитал я предпоследний заготовленный вопрос.

— Легко! — похлопал меня по плечу Иван Иванович. — Лучше пассажира, чем Лаврентий Павлович, наверно, и нет. Тихий, спокойный, вдумчивый. Едет и тихонько Шопена напевает. Та-ра-рам!.. — пропел он несколько нот и сокрушенно вздохнул. — Любил печальную музыку. Глыба был, а не человек! Вам, попсовикам, с вашими Машами Распутиными и Филиппами Киркоровыми этого не понять.

— А скажите, — согреваясь чаем Берии, спросил я напоследок, — каково было участие Лаврентия Павловича в Сталинградской битве.

Иван Иванович вскочил и с грохотом открыл дверь с кухни.

— Вон! — оглушительно закричал он.

— Что такое? — пролепетал я. — Если я что-то не так сказал…

— Вон! — закричал еще раз Иван Иванович.

— Но позвольте… — от ужаса мои руки похолодели. — Я только… Извините… Если можно…

— Ладно, — немного успокоился Иван Иванович, — возвращаясь на свое прежнее место. — Вас извиняет ваша желторотость. Разве вы не понимаете, что я давал подписку не разглашать секретные сведения? И я никогда не разглашу их!

Иван Иванович широко расставил ноги и из-под полы халата показалась крепкая, волосатая, совсем еще не старая икра.

«Вот они какие ветераны, — восхищенно думал я. — Маленькие, в золотых халатах, с крепкими волосатыми икрами. И как они умеют хранить тайну!»

Иван Иванович, закурил новую гаванскую сигарку, подлил мне чаю и наша беседа опять вошла в мирное, можно даже сказать, семейное русло.

Все знают, что аэроплан изобрели американцы братья Райт, но почти никто не ведает, что первый в истории человечества воздушный шар был самолично построен Иоанном Грозным.

Своими собственными руками Иоанн сшил воедино 1587 бычьих пузыря. Вместе с женой Марфой Иоанн и надул свое детище, а старт оного назначил с Лобного места на Красной площади.

— Ну, окаяшки, — усмехнулся Грозный в свои небольшие усики, — кто хочет до неба подняться?

Народ жмется, безмолвствует.

Лишь валдайские колокольчики на колпаке Васьки Блаженного позвякивают.

Помрачнел тогда Грозный, и говорит:

— Али вам, курицыны дети, не надоело на грешной землице валандаться?! Али вам не желается к небесной лазури прикоснуться?!

Молчат, проклятые.

Тут боярин Борис Годунов вперед выступает, и молвит:

— Царь и великий князь, дай нам ещё хоть чуток на грешной землице поваландаться. Рожденный ползать, летать не может. Не достойны мы небесной лазури-то!

А тут, будто назло, погода замечательная.

Летняя! Лётная!

Маковки церквей на солнышке золотом блещут.

Царь-пушка матово отсвечивает.

— Так что же, — чуть не плачет Иоанн Грозный, — мне самому лететь?!

Тут выходит вперед сынок Грозного, Ваня.

— Батя, — говорит, — пущай наш народ вверх летит, а нам, великим князьям и царям, надлежит поближе к отеческой землице быть.

— Да не хочет народ лететь-то! — рычит Грозный. — Робеет!

— А ты дерзкого пошли, — отвечает Ваня. — Вон хоть Ермака!

— Ну, — повернулся к тучному мужику, Ермаку Тимофееву, Иоанн Грозный.

— Я лучше Сибирь покорять пойду, — пробасил Ермак и сурово посмотрел из-под лохматых бровей.

— Прочь с моих глаз! — глотая слезы, приказал Грозный.

Ермак перекрестился на Василия Блаженного, сунул топор за кушак, да и пошел на восток, Сибирь покорять.

Повернулся Иоанн Грозный ко всему народу:

— Ну, московиты?! Чего притихли-то?!

— Мы, батюшка, — отвечает народ, — лучше отправимся Казань брать. Татаре зело заедают.

— Вон с глаз моих, — заскрежетал зубами Иоанн.

— Так кто же к небесной лазури прикоснется? — весь в слезах поворачивается Грозный к своему сынку, Ванюшке. — Али ты, Ваня, не народ?! Али и ты откажешься?

— Откажусь, батя, — ковырнул носком красного сапожка кукую-то труху Ваня. — Чего я там не видел-то?!

— А я говорю, — полетишь! — заиграл желваками Грозный.

— Не-а, — отвечает Ваня, и из носа длиннющую козу достает.

Рассвирепел тут евонный отец, Иоанн Грозный, как шваркнет сыночка жезлом по куполу.

Окровавленный Ваня пал ниц.

— Давай я полечу, надежа государь, — заиграл валдайскими колокольчиками на колпаке Васька Блаженный.

— Лети! — только и ответствовал Иоанн Грозный.

Взлетел Васька, но недалече.