Кристофер Бакли - Верховные судороги

По мере того как неминуемая ратификация поправки становилась предметом все более разгоряченных дебатов в разного рода ток-шоу, страна начинала осознавать возможность возникновения неминуемого же тупика: что будет, если и поправку ратифицируют, и президент Вандердамп победит на выборах? Сможет ли он — законным порядком — вступить в должность?

Споры на этот счет выдвинулись теперь на самый передний план. Проводились, как это заведено, «круглые столы» ученых и экспертов; равно как и «круглые столы» людей мало что в этой истории понимавших, однако умевших высказываться со знающим видом.

Один ведущий (действительно ведущий) специалист по конституционному праву написал для страницы политических комментариев «Нью-Йорк таймс» наделавшую шуму статью, в которой пришли к выводу о том, что дилемма эта «вполне может оказаться неразрешимой — самой настоящей конституционной бурей».

Он писал:

«Ситуация столь беспрецедентная и даже гротескная Конституцией США не предусматривается. Да и невозможно винить отцов-основателей за то, что они не учли неизбывную, твердолобую невоздержанность американского народа, который, как и всегда, хочет всего и сразу: снижения налогов и расширения предоставляемых государством услуг; отказа от опоры на иноземную нефть и запрета на сверление скважин в нашей стране; бесплатного медицинского обслуживания, за которое, по определению, должен платить кто-то другой; сокращения денежной эмиссии и приобретения огромных автомобилей; использования энергии ветра, но без ветряков на наших задних дворах; запрета применения пыток к террористам и полного уничтожения терроризма; строгого контроля границ, но чтобы при этом Мануэль и Иоланда продолжали постригать наши лужайки и ухаживать за нашими детьми, получая 5 долларов в час и не получая (o siento) [101] Увы (исп.). никаких льгот; и так далее, ad nauseum и ad absurdam. [102] До тошноты… до абсурда (лат). Пока же будем надеяться (да, собственно говоря, и молиться), что законодатели штатов и национальный электорат не загонят нас в угол, выход из которого неопределен, но совершенно определенно неприятен».

Пеппер читала эту статью, одновременно следя за голосованием в Остине. И внезапно у нее свело живот, ибо она поняла, с большей, возможно, ясностью, чем кто-либо еще во всей стране, что эта дилемма, эта крыса, которая вот-вот испустит дух на полу национальной гостиной, в конце концов попадет сюда, в мраморный дворец, в недрах которого сидела сейчас она, Пеппер.

И именно в эту минуту, пока она, сжимая руками живот, вглядывалась в экран телевизора (за — 43, против — 21), позвонила ее секретарша, сообщившая, что пришли посетители, которым было назначено на три часа дня.

Дверь кабинета отворилась, вошли двое агентов, директор вашингтонского отделения и, подумать только, сам второй заместитель директора ФБР. Впрочем, его присутствие, догадалась Пеппер, было не более чем уважительным жестом. В конце концов, они пришли не куда-нибудь, а в Высокочтимый Верховный суд страны.

Обмен любезностями, предложение кофе, вежливый отказ от него, затем Пеппер сказала:

— При всем моем уважении к вам идея втянуть в эту историю ФБР принадлежала не мне. Я бы просто махнула на все рукой.

Второй заместитель кивнул:

— Понимаю и одобряю, судья. Однако председатель суда Хардвизер официально попросил нас провести расследование, так что этот поезд уже ушел.

— Ну хорошо, — сказала Пеппер и покосилась на телеэкран (за — 51, против — 25). — Так чем я могу вам помочь?

Один из агентов спросил:

— Имеются ли у кого-либо из членов суда мотивы для того, чтобы поставить вас в неприятное положение?

Пеппер улыбнулась:

— Да. Такие мотивы имеются, в той или иной мере, практически у каждого из них.

Агент покивал, явно недоумевая.

— Вы же читаете газеты, — сказала Пеппер. — Ни для кого не секрет, что меня воспринимают здесь как… (она едва не сказала «никчемушницу») как причину раздора. Хотя в нашем не отличающемся особым единодушием Суде я — единственное, возможно, явление, о котором все держатся одного мнения.

— А возникали у вас личные осложнения с кем-нибудь в частности?

— Не хочу показаться вам грубой, — ответила Пеппер, — но это, вообще говоря, не ваше дело.

Агенты переглянулись.

— Мы всего лишь пытаемся…

— Мальчики, — улыбнулась Пеппер, — я едва ли не с пеленок вращаюсь среди стражей порядка. И прекрасно понимаю, что именно вы «всего лишь пытаетесь» сделать. Бросьте. В эту сторону я с вами не пойду.

Агенты перевели взгляды на экран телевизора.

— Это голосование в Техасе, — сказала Пеппер. — Не Опра.

— Я понимаю и принимаю сказанное вами, — произнес второй заместитель, — но нельзя ли мне задать вам прямой вопрос?

— Задать можно, — ответила Пеппер.

— Имеются ли у вас какие-либо причины полагать, что утечка могла произойти из офиса судьи Сантамарии?

— Решительно никаких, — ровным тоном ответила Пеппер, — судья Сантамария — человек прямой, честный и обладающий незапятнанной репутацией.

Взгляд второго заместителя выразил удивление.

— Но, насколько я понимаю, отношения между вами сложились непростые?

— Мы — коллеги. А коллеги всегда в чем-то приходят к согласию и в чем-то не приходят. У нас состоялся полезный, открытый, не лишенный некоторой остроты обмен мнениями по вопросам права — такой же можно найти, ну, скажем, на страницах платоновского «Государства». Бросьте, джентльмены. То, чем вы занимаетесь, сильно смахивает на рыбалку. Вы разбрасываете подкормку, которой у меня уже весь кабинет провонял. Ну так вот — я не знаю, от кого исходила утечка, и знать этого не хочу. Тех дел, которые загромождают мой стол, хватит, чтобы наградить меня язвой на ближайшую тысячу лет. Я понимаю — вы выполняете вашу работу, и ничего, кроме благодарности к вам и уважения к ФБР, по этому поводу не испытываю. А теперь — хватит. Это все, что вы от меня услышите, не считая самых добрых пожеланий.

Фэбээровцы встали:

— Спасибо, что уделили нам время, судья Картрайт.

— Пожалуйста. Спасибо, что потратили на меня ваше.

Агенты удалились — все, кроме одного, сказавшего:

— Мэм?

— Да? — отозвалась Пеппер — с опаской, поскольку именно в такой момент детективы обычно и произносят что-нибудь вроде: «Не могли бы вы объяснить, как появилось на вашем ковре вон то большое пятно крови и почему так покорежен один из стоящих на вашей каминной полке серебряных подсвечников?»

— Я всего лишь хотел сказать вам, что «Шестой зал» был моим любимейшим шоу. Он был лучшим. Попросту лучшим.

— Ну что же, спасибо, — ответила Пеппер. — Агент…

— Лодато. Джо.

— Спасибо, агент Лодато.