Евгений Козловский - Гувернантка

Низкорослый насельник Востока рванулся вослед.

— Стаю-сматру, — оправдывался по дороге. — Дэвушка бэдная, худая. Вдруг, думаю, кюшат хочэт: пазаву-накармлю…

Там, во второй комнате, стояли ксероксы, брошюровальные машинки, стопками лежали порнографические открытки, календари всех размеров и разное прочее.

— Ну и что? — уже уличенный, ткнул восточный гость в нос Жюли образец продукции. — Гдэ ти тут увидэла мэжнационалную розн? Чистая парнаграфыя. Два года, — и, заискивающе взглянув в глаза Жюли, добавил с вопросцем: — Условно, а? Вот, мэжду прочэм, — продемонстрировал открытку, на которой негр занимался любовью с блондинкою скандинавского типа. — Этот вот, прэдпаложим — армянин. А она из Азербайджана. На абарот — дружьба народов! Пралетарии всех стран!

Жюли критически осмотрела открытку и скривилась.

— Харашё, — согласился насельник, сделал таинственное лицо и поманил Жюли пальчиком; та поневоле склонила ухо. — Танки, — прошептал, — украл Ашот Мелконян…

Над Красной площадью сеялся мелкий колючий снежок, особенно контрастно высвечиваясь в лучах прожекторов, направленных на… как это? на седые стены древнего Кремля. Двое солдат, сопровождаемые разводящим, печатали шаг по направлению к мавзолею. Начали бить куранты и произошла четкая, словно куклы двигались в механических часах, смена караула.

Кузьма Егорович с непокрытой головою стоял за огородочкою в двух-трех метрах от колумбария и сосредоточенно глядел на пустое место между двумя замурованными урнами.

Взвизгнув тормозами по брусчатке, остановилась равилева «Волга» - Кузьма Егорович не услышал, не обернулся. Равиль подошел, мужественно и сдержанно извлек из-под мышки пистолет, протянул. Кузьма Егорович взял машинально. Из внутреннего кармана Равиль извлек партийный билет и протянул тоже.

— Сбежала? — спросил Кузьма Егорович откуда-то оттуда. Издалека. Из высока. Из Вечности.

Равиль подтверждающе и вместе — скорбно, склонил повинную голову.

Кузьма Егорович слишком был погружен в Высокие Мысли, чтобы вынырнуть из них вдруг.

— Но ложиться… — сказал раздумчиво и бросил прощальный взгляд на праздный кусочек стены, — ложиться надо сегодня.

— Слушаюсь, — отозвался Равиль.

— Да не тебе! Мне… — и добавил: — Большая тревога…

И тут же, минуту-другую всего спустя, задвигались мощные телеобъективы, закрутились кольца резкости на плывущем над полузатененной чашею Земли спутнике, а в огромном, до отказа забитом электроникою зале, заметались зеленые лучи по экранам радаров, прерывисто загудел тревожный зуммер, замигали красные лампы и большой трафарет с надписью по-английски: БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ № 1, заставив офицеров вооруженных сил США напрячь на пультах руки.

Металлический голос вещал из-под потолка:

— Боевая готовность номер один. Боевая готовность номер один. Войска МВД, КГБ и части Советской Армии заняли и прочесывают Москву. В воздух подняты все летательные аппараты Московского военного округа. Боевая готовность номер один…

— Профессией надо было заниматься, а не политикой! — кричал в телефон раздраженный Секретарь французского ЦК. — Вот теперь и возвращайтесь!

— Чтоб надо мною смеялся весь Париж? — возмущалась Жюли на своем конце провода, а насельник Востока опрокидывал в себя очередные полстакана. — Жюли Лекупэ не сумела удовлетворить старую русскую обезьяну! Ха-ха!

Секретарь отставил наотлет трубку, которая выкрикивала еще менее лестные определения Кузьмы Егоровича, и укоризненно посмотрел на своего секретаря. Тот взял орущую трубку, словно змею, и пропел вкрадчиво:

— Но подумайте, дорогая… Что? Не расслышал. Куда идти?

— В жопу! — артикулировала Жюли. — В жо-о-пу!

Восточный гость сидел у стола еле живой (одна бутылка коньяка опустела совершенно, другая — наполовину) и, вырывая из записной книжки листок за листком, разжевывал их и проглатывал…

Последнюю сцену представил нам экран монитора, один из доброй полусотни, находящийся в специальном подвале «Интуриста»; вместе с нами наблюдал картину и сидящий у самого экрана Кузьма Егорович; за ним, стыдливо полуотвернувшись, чтобы как бы не видеть экрана, но самого Кузьму Егоровича как бы видеть, стоял Равиль, а за Равилем, стыдливо отвернувшись совсем, — несколько человек интуристовского начальства.

За Кузьмою же Егоровичем и затем, как он наблюдает за Жюли, наблюдал Седовласый по своему телевизору и мурлыкал:

— Л-любовь нечаянно нагрянет…

Жюли в сердцах бросила трубку, взглянула на хозяина номера.

— Уже едут? — спросил тот, вставая Жюли навстречу — руки вперед, под наручники, и свалился.

Жюли подошла, попыталась поднять.

— Я тыбэ русским языиком гаварю, — провещал насельник Востока. — Луче жит стоя, чэм умэрет на калэнях…

Кузьма Егорович поигрывал скулами и наливался кровью, глядя, как волочит Жюли восточного гостя к кровати; когда, устроив беднягу, Жюли принялась стаскивать с него ботинки, Кузьма Егорович не вытерпел: встал, нервно слазил в карман, откуда извлек, не разобрав что это, равилев пистолет, потом кивнул головою, как полководец перед атакою, и направился к выходу.

— Кузьма Егорович! — ринулся за ним Равиль. — Осторожно! Заряжено!

Едва Жюли дотронулась до замочной ручки, чтобы запереть, как дверь распахнулась и явила разгневанного Кузьму Егоровича. Вдохнув и не находя сил выдохнуть, он стоял, набирая на лице колер от розового до темно-багрового. Свита маячила позади, не смея поднять глаз.

Насельник Востока задрал руки. Жюли презрительно приподняла плечо и двинулась уйти. Кузьма Егорович удержал ее, развернул к себе, удивился собственной вооруженности, передал пистолет пришедшему от этого в сдержанный восторг Равилю и неумело, по-детски как-то замахнувшись, ударил Жюли ладошкою по щеке…

«ЗИЛ» Кузьмы Егоровича ехал по ночной Москве.

Впереди, как обычно, сидел Равиль и, подыхивая на пистолет, полировал его рукавом. Сзади — в одном углу — Кузьма Егорович, в другом — Жюли: отвернувшись, безразлично глядя в окно. На откидном сиденьи зажато, с прямой спиною, примостился переводчик. Глаза его были завязаны.

Какое-то время все молчали, потом Кузьма Егорович произнес:

— Скажи ей: я был неправ.

Переводчик повторил по-французски:

— Он был неправ.

Жюли не отреагировала: только шины шуршали по асфальту да чуть слышно урчал мотор.

— Я ее оставляю, — нарушил паузу Кузьма Егорович.

— Он вас оставляет, — сказал переводчик.

— Не в смысле оставляю, а в смысле — оставляю, — поправился Кузьма Егорович.

— Не в смысле оставляет, а в смысле — оставляет, — перевел переводчик, не вдаваясь в языковые тонкости.

Жюли все равно молчала.