Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

— Правильно рассуждаешь — пусть отвечают скопом за грех.

— Только бы не заарестовали…

— Раскаркался… Завтра едем… Приходи провожать…

Когда Остап удалился, я долго еще раскладывал так и эдак кандидатов в соблазнители.

Слон, — думал я — Бендер, молодой, не щадящий ни себя, ни других слон, идущий в атаку без боязни обломать недавно прорезавшиеся бивни, слон, которому ни почем и облезлый хорохорящийся лев, и даже впавшая в мистицизм и кликушество львица с выводком благородных, но утративших хватку предков, львят, слон, не предполагающий цепей, вольеры в зоосаде, цирковой арены или лесоповала, слон, нагло расталкивающий на водопое и гордых заносчивых жирафов, и увальней-бегемотов, и тупых околоточных- носорогов, и презрительно фыркающих высокопоставленных гривасто-хвостатых антилоп-гну, и каторжных, с политической, окраской зебр, и прочую травоядножующую, парнокопытную, крупно — и мелкорогатую фауну.

А пасьянс все никак не сходился, пророча великомученику Остапу трудное житие…

Остап отсутствовал довольно прилично, хамски не сообщая о себе ничего, хотя клялся и божился на пристани высылать ежедневные открытки: если с видом на море — полный порядок, если — с горами — значит не очень-то вытанцовывается.

Я мысленно скорбел по истоптанному, растерзанному, попранному безжалостными жандармами телу…

Но вот тело вернулось: здоровенькое — здоровей не бывает — стиснуло меня, отпустило, изобразило руками Казбек с Эльбрусом и объявило, что оно — морально потерпевшее.

— Помнишь? — Остап вздохнул полной грудью, и голос его приобрел заунывный оттенок разочарованного поэта. — Помнишь, Коля Остен-Бакен, как, вдохновенно озаренный, отправлялся я на юбилейный шантаж?

— Помню, — ответил я с лирической, все понимающей грустью.

— Так забудь мой позор.

— Позор?

— Другое слово найти случившемуся трудновато… С первых шагов я ощутил злой рок!

— Рок?

— Издевательскую усмешку этой шлюхи — фортуны… Пароход отчаливает по расписанию. Я бодро вышагиваю, любуясь неподдельным " айвазовским» — и вдруг за спасательными шлюпками обнаруживаю двух элегантно экипированных, заметь, с тросточками и пенсне, джентльменов о чем-то горячо спорящих… Ну, я, само собой разумеется, подкрался ближе, навострил уши — и чуть не отдал концы… Это было хуже морской болезни, хуже чумы и холеры вместе взятых… Знаешь, кем оказались холеные джентльмены?

— Шпиками, которые выслеживали тебя по доносу твоей сожительницы, извиняюсь, покровительницы.

— Хуже… Гораздо хуже…

— Неужели ты подумал, что я настучал?

— Не с твоими способностями катать убедительные доносы… Так что и не пытайся в дальнейшем.

— Постараюсь, — пообещал я твердо.

— Лучше, Коля Остен-Бакен, угадай, о чем джентльмены спорили?

— Кому вздернуть тебя на рее?

— Романтика давно угасла, не оставив и копоти… Солнце наживы греет сердца… Мои нечаянные спутники рьяно спорили о распутной Ницце и не менее распутном Баден-Бадене.

— И тебя взволновала эта географическая дуэль?

— Каждый из них упрямо, в риторически выдержанных, тщательно аргументированных выражениях добивался Ниццы, и ни тот, ни другой не хотел уступать.

— Бедный, несчастный, невезучий Баден-Баден!

— И добавь… Бедный, несчастный, невезучий Бендер… Джентльмены-то готовились в соблазненные мальчики и бурно делили курорты, где могло их постигнуть сиятельное насилие.

— Нездоровая конкуренция!

— Вот имено — нездоровая… Впрочем я употребил к ретивым конкурентам весьма эффективное лекарство, после которого их в принудительном порядке посадили на диету и обеспечили покой.

— Ты сообщил капитану, что они собираются угнать пароход в Турцию?

— Нет, коварный Остен-Бакен, я поступил как истинный верноподанный гражданин, Сын Отечества, слуга Царя… Всего-навсего передал услышанный разговор капитану, густо краснея при этом и отворачивая глаза.

— Но при чем, здесь позор?

— Да при том, что в дальнейшем соблазненные мальчики стали попадаться чаще, чем полицейские чины, которых, в свою очередь, хватало за глаза. Среди мальчиков встречались немощные парализованные, в колясках стариканы и безногие бодрые инвалиды. Было около десятка слепых, трое немых и бессчетное количество застарелых сифилитиков, хрипящих и сипящих. И все наперебой хвастались своими близкими связями с великими князьями, и все грозились получить соответсвующую компенсацию. Естественно, вся чистота и прелесть замысла была скомпрометирована этой неуемной, сворой гоняемой неутомимыми церберами с «селедками».

— Выходит, идея носилась в воздухе.

— Это не может служить оправданием… Неужели, думал я в минуты своего материализованного позора, неужели я такой же, как они, не сумевший выжать из трехсотлетия дома Романовых ничего путного…

— Тебя подвел вынужденный простой.

— Но времени для смывания позора и забвения неудачи вполне достаточно… Не будем ждать четырехсотлетия дома Романовых.

— Не будем!

— Я же не просто нежился. Я исправно штудировал родную историю и пришел к выводу: Рюриковичи куда занятней, чем Романовы.

— Иван Грозный один чего стоит.

— Улавливаешь… Вдарим Рюриковичами по царствующей династии… Рубли — полетят!

— На блюдечко…

— С голубой каемочкой!

— Но где мы найдем хотя бы одного чистопородистого Рюриковича? Они же все вымерли как мамонты.

— А мы будем иметь дело с их нетленными душами.

— Спиритизм?

— Да, Коля Остен-Бакен, спиритизм чистой воды… Организуем теплую встречу с Иваном Калитой или Владимиром Мономахом… Только я еще полностью не уверен, как поэффектней, без пошлого прыгающего блюдечка, без приевшегося чревовещания организовать сеанс роскошного дворцового спиритизма.

— Иван Васильевич…

— Ну, понимаю, опричнина, дыба, плахи, медведи ревущие, отравления таинственные, сыноубийство… Под каким соусом подать — вот вопрос?

— А если в стиле времени? Что-нибудь этакое, декадентско-розановско-мирискуственническое?

— Надо думать…

— Спиритизм?

— Да, Коля Остен-Бакен, спиритизм чистой воды… Организуем теплую встречу с Иваном Калитой или Владимиром Мономахом… Только я еще полностью не уверен, как поэффектней, без пошлой прыгающей тарелочки, без приевшегося чревовещания, без лягающихся столиков, без выстукивающих бесовскую морзянку стульев, без мрачно пророчащих загробным скрипом шкафов, организовать сеанс роскошного дворцового спиритизма.

— Иван Васильевич?..

— Ну, понимаю, опричнина, дыба, плахи, медведи ревущие, отравления таинственные, сыноубийство… Под каким соусом подать — вот вопрос?