Владимир Кунин - Кыся

По логическому развитию событий случай напрямую поговорить с моим Водилой представился Лысому в столовой самообслуживания, где мы втроем обедали.

Я на секунду отвлекусь от всей этой сволочной криминальной истории, чтобы поведать о блюде, которого я никогда в своей жизни раньше не пробовал и узнал о его изумительном существовании только лишь на той автозаправочной станции под Ганновером.

Интересно, ел ли когда-нибудь мой Шура Плоткин «татарский бифштекс?!» Не знаю, не знаю…

А вот я — ел! Я его ел в центре самой богатой страны Европы, как сказал мне мой Водила. А еще он сказал, когда принес мне «татарский бифштекс»:

— Я, Кыся, поглядел у «Хунде-Бара» — ты тушонку с подливой не очень уважаешь. Может, тебе эта хреновина подойдет? Мне лично она жутко нравится.

И показывает мне тарелку, на которой лежит такой довольно крупной лепешкой одуряюще пахнущий сырой мясной фарш! А вокруг него — кучка мелко нарезанного лука, горка порубленных в крошево соленых огурчиков и штук десять моих любимых оливок без косточек!

— Етиттвоюмать! — удивился Лысый. — Ну, ты даешь, парень!.. Так ты обе эти тарелки с сырым мясом коту взял, что ли?!.

— Нет. Одну — себе, а что?

— Так они же по двенадцать марок!.. Я же видел…

— Ну, и что?

— Как «что»?!.. Это же почти по девять долларов!..

— А и хер с ним, — сказал Водила. — Лично мне — Кот дороже.

Мне это так понравилось, что я даже об его ногу потерся.

А Водила… Вот он иногда такой умный, такой сообразительный бывает, а иногда — мудак мудаком… Водила, видишь ли, подумал, что я так выражаю свое нетерпение скорей пожрать, и говорит:

— Не торопись, Кыся, не торопись. Я вот только эти приправки себе ссыплю, а то ты их вряд ли есть будешь.

И сгребает с моей тарелки в свою — лук, соленые огурчики и оливки.

Вот когда он дошел до оливок — тут уж извините! Я пулей вылетел из сумки к нему на колени, мгновенно подцепил когтями пару оливок и быстренько отправил их себе в рот!

За маслины и оливки я могу, по выражению Шуры Плоткина, «продать план родного завода». Шура считал, что такой гастрономический изыск — подтверждение моей яркой индивидуальности.

С тех пор, как Шура случайно обнаружил мою необъяснимую страсть к этому, далеко не кошачьему продукту, он мне с каждого гонорара, с каждого аванса, с любой халтурки покупал банку консервированных оливок и первое время даже устраивал маленькие представления для своих друзей. Он брал самую большую оливку в зубы, опускался на ковер, становился на карачки и, оскалившись, тянулся ко мне. Я подходил и осторожно зубами вынимал изо рта Шуры эту оливку под шумные аплодисменты присутствующих.

Если же гостей не было, а оливки имелись, то мы все равно частенько исполняли этот, как говорил Шура, «смертельный номер». Просто так. Друг для друга.

Иногда, глядя на то, как я лопаю оливки или маслины, Шура вспоминал какую-то «чеховскую Кошку», которая жрала с голодухи огурцы.

Долгое время я думал, что «чеховская Кошка» — название неизвестной мне кошачьей породы. Вроде «сиамской Кошки» или «сибирской».

Но потом узнал от Шуры, что Чехов, вроде моего Плоткина, тоже был литератором, и Шура его очень любил и уважал. А вот как сам Чехов относился к моему Плоткину — об этом никогда разговора не было.

…Короче, жрал я это потрясающий «татарский бифштекс» — свежайший сырой мясной фарш, закусывал своими любимыми оливками, чем привел в немалое удивление и своего Водилу, и Лысого, который время от времени, заглядывал ко мне под стол и говорил:

— Ну и котяра… Вот это да!..

— Кыся — что надо. Можно сказать — друг, товарищ и брат. А башковитый!.. Он про тебя счас такое понимает, что если бы ты, к примеру, узнал — сразу бы выпал в осадок! — вдруг сказал Водила.

Я с перепугу даже есть перестал. Ну, что за трепло?! Кто его за язык тянет раньше времени?! Ты подожди, когда Лысый сам расколется. Когда первым заговорит о деле…

Но Лысый, слава Богу, не принял всерьез последнюю фразу Водилы. Он рассмеялся и, словно отвечая мне, сказал:

— Слушай… Я все хотел с тобой об одном деле поговорить.

Ох елки-палки! Неужели я действую и на Лысого?! Потряс!!! Как же это обратить в нашу с Водилой пользу?

А мой Водила, засранец такой, не просек ответственности момента заткнуться и слушать — и говорит Лысому:

— Ты еврей или русский?

Лысый обиделся, разозлился, разнервничался:

— Да ты чо?! Белены объелся?! Нашел, бля, еврея!.. Да я русак чистейших кровей! Да я этих жидов!.. Ты, чо? В своем уме?!

— Ну, все, все… Извини, браток, — говорит мой Водила. — Просто ты счас в столовке сидишь, кушаешь, а беретку свою не снимаешь, как положено по христианскому обычаю. Вот я и подумал — уж не еврей ли ты? Им-то как раз по ихней вере положено за столом сидеть в такой шапочке — кипа называется…

Лысый нехотя стянул берет с головы и обиженно произнес:

— Ты тоже, знаешь, говори, да не заговаривайся. Я может, стесняюсь здесь своей плешью отсвечивать. Вот и ношу беретку.

— Госссподи!.. — виновато вздохнул Водила. — Да, носи ты хоть шапку-ушанку, хоть с голой жопой ходи — кто тебе тут чего скажет? Не, правда, извини меня, корешок… Не хотел обидеть. Тем более, что я лично евреев даже очень уважаю. Не обижайся. Давай, я лучше тебе частушку хорошую спою, чтобы ты на меня зла не держал…

И Водила тихонько запел:

Неожиданно, чей-то молодой и приятный голос так же негромко продолжил:

Я сидел под столом со своей тарелкой и, кроме чужих ног в потрепанных джинсах и кроссовках на липучках, ни черта больше не видел. А сердце у меня уже тревожно кувыркнулось, дыхание перехватило, и последняя оливка стала поперек горла. Еле проглотил. Уж слишком от этого любителя частушек тянуло кисло-оружейным металлическим запахом!

— Здоруво, мужики! — услышал я и, на всякий случай, вспрыгнул на один из двух свободных стульев у нашего столика.

Мало ли… Чем черт не шутит? Может, и я пригожусь.

У нашего стола стоял худенький, невысокий и по-человечески очень симпатичный паренек лет девятнадцати-двадцати. В руках он держал пластмассовый поднос с тарелками, стаканом апельсинового сока и большой кружкой кофе. Он открыто и обаятельно улыбался моему Водиле и Лысому, а увидев меня, удивленно поднял брови, рассмеялся и сказал:

— Вот так Котик!.. Прямо — громила с большой дороги! А я слышу по-русски говорят да еще и частушки поют. Что же такое, думаю? Это ж у нас тут не каждый день… Я и решил подойти. Ничего? Не помешаю?