Владимир Кунин - Кыся

Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на тысячу марок, тот схватил этот чек так, что сразу стало ясно: его камера стоила раза в три меньше.

За столом я сидел со всеми — на высоком детском стуле. Таким образом я по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если бы там хоть что-нибудь было!

Из-за соседних столиков на меня сначала поглядывали с недоуменным раздражением, а потом узнали Фридриха, и между собой стали тихо говорить про него и про всех нас гадости. Тексты были такие, за которые морду бьют!

Счастье, что никто из моих этого не слышал. Это мог услышать только я, но затевать драку со всем рестораном было просто элементарно глупо.

— Что вы хотите?! Это же выживший из ума сам Фридрих фон Тифенбах, говорили за одним столом.

— Посмотрите, во что он одет?! Это при его-то миллионах?! — говорили за другим столом. — Жалкий фигляр…

— Пусть это прозвучит кощунственно, но сегодняшние потомки наших древних германских аристократических родов — вырожденцы! Достаточно посмотреть на этого старого плейбоя — фон Тифенбаха! — злобствовали за третьим столом.

— Слушайте! Но ведь это же тот самый Русский Кот, которого еще вчера рекламировали газеты и телевидение!..

При всех предыдущих перешептываниях я сидел на своем стуле как изваяние — не шевельнув ни ухом, ни кончиком хвоста. Но последняя фраза Человека, говорившего обо мне, автоматически повернула меня в его сторону. Еще Шура говорил, что испытание славой и популярностью — самое тяжкое испытание…

Я повернулся, чтобы рассмотреть Человека, узнавшего меня, а увидел входящих в зал «Тантриса»…

…ХОЗЯИНА И ХОЗЯЙКУ ДЖЕННИ — ОЧАРОВАТЕЛЬНОЙ СОБАЧКИ, КАРЛИКОВОГО ПИНЧЕРА, С КОТОРОЙ Я, ПОСЛАВ К ЧЕРТЯМ ВСЕ УТВЕРЖДЕНИЯ УЧЕНЫХ О НЕВЕРОЯТНОСТИ СМЕШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ РАЗНЫХ ВИДОВ, НЕЗАБЫВАЕМО НЕЖНО ПЕРЕСПАЛ В ЕЕ СЕРЕБРИСТОМ «МЕРСЕДЕСЕ», В ТРЮМЕ РУССКОГО КОРАБЛЯ, КОГДА МЫ ВМЕСТЕ ПЛЫЛИ ИЗ РОССИИ В ГЕРМАНИЮ!!!

Я тут же вспомнил ночной корабельный бар, злую рожу Хозяина Дженни, заплаканное лицо Хозяйки, и тоненький, захлебывающийся лай Дженни…

Мне даже показалось, что я слышу этот лай.

Фридрих тоже увидел входящих в зал и сказал Тане и фон Дейну:

— А вот и Моника с Гельмутом! Не помню случая, чтобы они не опоздали.

«Во, бля!..» — как говорил Водила, когда случалось что-то неожиданное. И в большинстве случаев потрясенно добавлял: — Ну, ебть!!!»

Так, оказывается, Хозяйка Дженни — дочь Фридриха фон Тифенбаха? А ее муж, этот жлобяра, у которого мы с Дженни золотую зажигалочку «Картье» скоммуниздили — зять Фридриха?!..

Мне снова послышался голосок Дженни. Не хватает еще, чтобы у меня на нервной почве начались слуховые галлюцинации!.. Мало того, я даже почувствовал ЕЕ запах! Мамочки родные… Что творится на белом свете! Ну, и ресторанчик!..

— Познакомьтесь, пожалуйста, — говорит Фридрих, и наши все встают из-за стола. Один я продолжаю сидеть в полном охренении, потому что все сильнее и сильнее начинаю чувствовать запах Дженни!

— Моя дочь — Моника фон Тифенбах-Хартманн и мой зять — Гельмут Хартманн. С Фолькмаром вы знакомы уже тысячу лет, а это его приятельница и ассистент, очень симпатичный мне человек — доктор Таня Кох, — улыбается Фридрих.

Все здороваются и знакомятся, а меня ну просто не покидает ощущение присутствия Дженни, и все! Но тут Фридрих показывает на меня и говорит:

— А это мой друг — Кыся. И пригласил я вас, чтобы мы могли сегодня отпраздновать его появление в моем доме!

Моника и Хельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!) переглянулись, и Гельмут, усаживая Монику на стул и садясь сам, улыбнулся (выяснилось, что этот засранец может заставить себя быть вполне обаятельным!) и сказал:

— Я много раз бывал в «Тантрисе» и сидел за одним столом и с английскими промышленниками, и с американскими кинозвездами, и с членами французского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже о министрах и членах нашего бундестага…

«Но никогда сам не платил по счету!» — МЫСЛЕННО сказал мне Фридрих фон Тифенбах.

— Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все сюда собрались, — весело проговорил Хельмут и слегка брезгливо переспросил: — Как вы сказали ее зовут, Фридрих?

— ЕГО зовут Кыся, — жестко произнес фон Тифенбах. — Или, если вам угодно — Мартын.

От злости фон Тифенбах неожиданно правильно произнес мое настоящее имя.

И тут происходит самое потрясающее событие этого вечера!

Не успевает Фридрих выговорить мое имя, как из большой модной сумки Моники фон Тифенбах-Хартманн раздается уже не кажущийся мне, а самый настоящий, истерически-торжествующий лай Дженни, в котором я слышу:

— Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да, выпустите меня, черт вас подери, из этой дурацкой сумки!..

Я уже собираюсь броситься вперед на освобождение Дженни, как Моника сама открывает свою необъятную сумку и оттуда, буквально птичкой, прямо на стол, выпархивает перемазанная пудрой и губной помадой, тушью для ресниц и каким-то розовым кремом, вся в мельчайших обрывках бумажных салфеток моя милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провел в море всего лишь двое суток, а уже месяца три вспоминаю о ней с такой благодарной теплотой, какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке.

Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком «Спасите собачку!» бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан в шоке, а какой-то мудак уже порывается звонить в полицию!

Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятья, и на глазах всего «Тантриса», прямо на столе, мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан; женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку; а Моника в растерянности шепчет:

— Боже… Что она наделала в моей сумке!..

Гельмут пытается извиниться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять — не повредит ли это ему в дальнейшем?

От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих — нормальные, я бы даже нахально сказал, — наши Люди, — ржут как сумасшедшие!

— Прости меня, папочка, — чуть не плачет Моника. — Она с утра была так возбуждена… Так не хотела оставаться дома…

— Значит, она что-то предчувствовала, — смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах.

— Да, да!.. — кричит мне по-нашему, по-Животному, Дженни. — Я чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно было произойти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с ее идиотом в «Тантрис» — я места себе не находила!.. Мартынчик! Я так счастлива…